Сапог империи
Бисмарк, «оракул наших дней», полагал, что государственное единство может быть спаяно лишь железом и кровью. Наш Федор Иванович Тютчев отослал ему «обратку» — а вот мы, мол, попробуем сплотить его любовью. А там посмотрим, что сильней… Тютчев потому и гений, что искренне верит в то, что пишет. Однако гениальность не гарантирует правоты. Скорее она честно отражает стиль мышления эпохи. Империя не может расти, если нет вот такой искренней и талантливой веры в то, что она несет добро (= христианскую любовь) погрязшим в невежестве и греховных заблуждениях народам.
Понятно, поинтересоваться мнением на этот счет, скажем, поляков Тютчеву было недосуг. Да и зачем? В христианской любви они ни капельки не рубят. Представители жалкой, погрязшей во внутренних разборках, парламентской коррупции, маловерии и ужасах революции Европы. Одно слово — католики. Куда им против полноправной наследницы имперского Рима, эксклюзивно несущей миру идею монархической стабильности, единства во смирении и процветания. В 1849 году Тютчев набрасывает контуры будущего так: «…два великих провиденциальных факта, которым предлежит… открыть в Европе новую эру. Эти два факта суть: 1) окончательное образование великой православной империи, законной империи Востока, одним словом — России будущего, осуществленное поглощением Австрии и возвращением Константинополя; 2) соединение двух Церквей, восточной и западной. Эти два факта, по правде сказать, составляют один, который вкратце сводится к следующему: православный император в Константинополе, повелитель и покровитель Италии и Рима; православный папа в Риме, подданный императора».
То есть губа не дура. По крайней мере, чувствуется масштаб.
Когда резкий Бродский пишет, что Тютчев не просто целовал, а прямо-таки лобзал имперский сапог — оно, конечно, обидно. Что ж ты, гад, задеваешь нашего Федора Иваныча?! Но по трезвом размышлении — ведь не без этого. Ну да, слегка лобзал. Хотя сформулировать-то можно было бы и повежливей. А может, просто за сто лет сменился стиль мышления?
Прохановские сказки на ночь про Пятую империю для детей с «Уралвагонзавода» — какая прискорбная деградация в сравнении с Тютчевым. Разве не симптом? Он ведь самый голосистый из стайки соловьев Генштаба, стерхов и прочих божьих птичек. И такая бледная немочь на выходе! Их песни про христианскую любовь к т. Сталину против имперской лирики Тютчева — все равно что бурчание в животе.
Честно сказать, и сам Тютчев к концу жизни, после того как «законная империя Востока» до обидного просто получила по морде в Крыму от несносных англичан в союзе с несносными же французами, как-то утратил имперскую чувственность. Любви, как выяснилось, для обеспечения единства все-таки недостаточно. Без железа и крови не обойтись. И без эффективной экономики тоже. Только после либеральных реформ Царя-Освободителя (по поганым европейским лекалам!!) Россия смогла так усилиться, что без проблем взяла Туркестан и там — через 15 лет после Крымской ретирады — обеспечила себе что-то вроде реванша с Лондоном.
Два рода скреп
Стало быть, скрепы, держащие государственное единство, можно разделить как минимум на две группы. Сказочно-мифологические и реально-прагматические. По-видимому, одно без другого не работает. При этом реально-прагматические я бы разделил еще на две: материальные и нематериальные. Сказочно-мифологическая сфера может раздувать или преуменьшать значение любой из них. Сказка о «новой исторической общности людей — советском народе», которая так нравится Путину, существовала совершенно точно. Мы помним, как по ней экзамены сдавали. А вот существовала ли сама эта «новая историческая общность» — большой вопрос. Если действительно существовала, что ж так легко развалилась?
Реально-прагматические (материальные): военная сила (включая полицию и спецслужбы); бюрократический аппарат; экономическая связность и инфраструктура (дорожно-транспортная, и не только); миграционный обмен. Наверняка есть что-то еще, но стоит пожалеть читателя.
Реально-прагматические (нематериальные): язык; культура (идентичность); общее правовое пространство; информационная связность; пропаганда; общность интересов региональных элит. Полагаю, список тоже далеко не полон.
Сейчас важнее сказать о сказочно-мифологической составляющей, которая болезненно искажает восприятие роли этих скреп.
Чугун против долларов
Когда разваливался СССР, Михаил Сергеевич Горбачев произносил вроде бы правильные слова про «единый народнохозяйственный комплекс СССР».
А что и, главное, зачем он производил? Сталь, чугун, уголь. Главным образом для военно-промышленного комплекса, продукция которого за деньги не продавалась (если «продавалась», то за советские же кредиты). Какую потребительную стоимость он производил? Какую прибыль давал? Это вообще реально-прагматическое явление или сказочно-мифологическое? Вроде реальное. Но только в нереальной системе советских ценностей. Когда продукцию невозможно продать на рынке за «живые деньги», а следует сдать по акту и в ответ получить деревянные рубли — да к тому же в «безналичной форме». Что вообще превращало экономику в нечто запредельно-сказочное.
Как только появилась возможность продавать уголь, сталь, чугун и пр. за реальные деньги, обладающие реальной покупательной способностью, так сказке о «едином комплексе» пришел конец. Как и сказке о надежном и прочном советском рубле. Все просто: выяснилось, что уголь выгоднее продать прямо за рубеж, по бросовой цене, но за настоящие доллары, чем поставлять на сталелитейный завод, который никогда тебе не заплатит, а если заплатит, то теми самыми «безналичными рублями». И сталь с чугуном выгоднее продавать прямо туда же. И лес, нефть и все прочее. Вовсе не пропихивая все это добро по выстроенным Госпланом производственным цепочкам. Притом что в конце цепочки стоит не реальная прибыль и деньги, а партийное поощрение либо взыскание.
Короче, «народно-хозяйственному комплексу» такой же горячий привет, что и «новой исторической общности».
Люди в СССР вдруг со всей материальной ясностью ощутили (хотя до сих пор еще не поняли!), сколь разрушительно для государственного единства отсутствие такой простой скрепы, как твердая, конвертируемая, обращаемая по всей стране единая валюта, которую есть смысл зарабатывать (что-то ради этого производя), хранить, накапливать, пускать в оборот. Раз есть реально-прагматический запрос, а у государства на него нет подходящего ответа, значит, ответ придет сбоку. Нет своего твердого рубля — его функцию будет исполнять какая-то другая валюта. Пусть чужая, зато надежная. Или бартер. Или какие-то мелкие региональные паллиативы, локальные эрзац-деньги. Как думаете, это укрепляет государственное единство?
Многослойная ложь
Фундаментальный источник беды — фальшивая сказка про экономику, которая якобы работает не ради прибыли, а ради планового удовлетворения запросов трудящихся. Ложь тут многослойная — начиная с того, что вместо трудящихся запрос формировала партийная номенклатура, у которой главным приоритетом всегда оставалось оружие, и кончая тем, что за работу, как и положено уникально-монопольно-эксклюзивному покупателю, номенклатура предпочитала расплачиваться по минимальной цене, да еще в такой валюте, которую нигде, кроме как у нее же, уникально-монопольно-эксклюзивного работодателя, не потратишь. Советское государство в централизованном масштабе реализовывало схему, которая в учебниках истмата представлялась образцом капиталистической эксплуатации. Когда хозяин фабрики, привязывая к себе бесправную рабочую силу, норовил платить ей не нормальными деньгами, а условными талонами, которые можно было отоварить лишь в его же заводской лавке. Ситуация усугублялась тем, что фабрика производила не что-то пользующееся платежеспособным спросом на рынке, а заведомо не приносящую прибыли продукцию. Какую прибыль в денежной форме принесли 93 900 танков (больше чем у всего остального мира!), с которыми СССР встретил свой распад?
А ведь за них было заплачено и рудокопам, и сталеварам, и инженерам, и токарям-слесарям. Чем? Да пустыми фишками, которые имели хождение лишь в СССР, да к тому же еще и подвергались обмену раз в 10–15 лет — когда Родина понимала, что напечатала их слишком много и они вообще переставали хоть что-то стоить. Это называлось «денежными реформами», а по сути было скрытым дефолтом или конфискацией, потому что государство отказывалось принимать к оплате ранее напечатанные им же «деревянные» деньги, превращая более-менее серьезные накопления граждан в прах.
Да, есть еще одна нематериальная скрепа, которую, пожалуй, стоит упомянуть, — доверие граждан к центральной власти. Доверие (естественно, безграничное) граждан СССР к ленинскому Политбюро существовало тогда и существует сегодня лишь в чисто пропагандистском пространстве и в головах, им заполненных.
Если снять толстый-толстый слой сказочно-мифологического шоколада, который в СССР был одной из главных скреп, останется на удивление мало. Во главе угла, конечно, силовой ресурс и КГБ. Стоило где-то хотя бы померещиться ветерку региональной, национальной или религиозной самостоятельности, как ключевых людей оттуда изымали и отправляли в Сибирь. Или сразу на тот свет. Что, конечно, обеспечивало железное единство — чисто по Бисмарку. Но при этом тормозило развитие регионов, приводило к негативному социальному отбору (выживали самые рептильные), демографической, культурной, научной, инфраструктурной деградации. За что мы сегодня и платим отложенную цену. И еще долго будем платить.
Парадокс в том, что в сказочно-мифологическом пространстве все ровно наоборот. Расцвет наук, культур и ремесел. Мир и процветание. Фонтан «Дружба народов» на ВДНХ, кинофильм «Свинарка и пастух».
А в действительности никому не известная межнациональная и межконфессиональная война ингушей и хевсуров на Кавказе (малочисленные хевсуры проиграли и были вынуждены бежать через хребет в Грузию — кто-нибудь об этом слышал?). Этнические чистки «неблагонадежных народов», которых перечислить не хватит пальцев на двух руках: от адыгов и балкарцев до чеченцев и эстонцев. Результаты икаются сепаратизмом и кровью по сей день. А как иначе?
В пропаганде — мощный индустриальный рывок, укрепление обороноспособности, «война малой кровью, могучим ударом, на чужой территории». В действительности, несмотря на безумную милитаризацию, страна встречает агрессию Гитлера удивительно неготовой.
В действительности — глубокий провал в дорожно-транспортной инфраструктуре. О чем говорить, если за 100 лет страна так и не удосужилась построить приличный автобан хотя бы между двумя столицами. Глубокий застой в ж/д строительстве, которое за 115 лет ни разу так и не смогло достичь темпов роста, показанных царской Россией в конце XIX века. (Многие ли об этом знают?) За четыре поколения успешно сведено к нулю и окончательно обезлюдело русское село. Благодаря которому у нас еще в 1926 году (время НЭПа, всплеск отложенной рождаемости после ленинского военного коммунизма и связанного с ним голода 1918–1921 годов) на среднюю женщину приходилось 6,7 ребенка. А к концу эры Сталина уже только 2,7 ребенка. Что естественно — после еще двух волн голода (коллективизация 1929–1933 годов и послевоенные 1946–1948 годы), Отечественной войны и предвоенных репрессий. При Сталине детородность России за неполные 30 лет упала сразу в 2,5 раза — это был перелом. После него процесс перешел в фазу постепенного необратимого затухания — падение еще примерно вдвое за полвека, до уровня 1,3–1,6 ребенка на женщину.
Развал научных школ, уничтожение и бегство квалифицированных кадров (в пространстве пропаганды, естественно, здание МГУ на Ленгорах и бронзовая девушка, читающая Большую Книгу). Оскудение языка: вместо больших отечественных писателей миллионными тиражами издается суконная пропагандистская тягомотина, ради которой изучать русский никому не придет в голову (в пространстве пропаганды СССР — самая читающая в мире страна).
Разморозка неравенства
В постсоветской России ситуация значительно лучше. Есть вполне вменяемый рубль. Есть кривоватая, опасно монополизированная, но все-таки рыночная экономика, которая ориентирована на платежеспособный спрос. То есть производит то, что нужно людям. А что ненужно, того не производит. Конечно, она не очень конкурентоспособна и эффективна, но можно быть уверенным, что массового голода при ней не случится и деньги, которые она дает, настоящие. Возможно, их меньше, чем хочется, но это проблема совсем иного качества, чем избыток («навес») пустых дензнаков, на которые нечего купить.
Значительно лучше стало и с языком, с информационным обменом, развитием культуры.
Проблема, скорее в другом. Советская версия единства обеспечивалась равенством людей и территорий, замороженных в нищете. По мере их оттаивания неравенство естественным образом проявляется и углубляется. В СССР конфессиональные различия были — но в латентной форме, одинаково подавленные одной общеобязательной для всех религией, которая называлась «марксизм-ленинизм». Сейчас базовые и небазовые религии и секты плюс большое число неверующих вынуждены как-то нарабатывать новый язык общения — что многим из них не нравится в принципе. Плюс на выработку такого механизма коммуникации в любом случае нужны десятилетия. Не касаясь вопроса о квалифицированном и добросовестном суде, вменяемости СМИ и пр., чего пока у нас не видно.
Если при СССР фактически полное бесправие граждан автоматически снимало вопрос о противоречивости и бестолковости правового поля, то сейчас неадекватность судебной системы становится серьезным вызовом. Нормы Конституции очевидно выполняются в разных регионах по-разному и в разном объеме. Когда г-н Кадыров с гордостью говорит об институте кровной мести или нормах шариата в его замечательной республике, автоматически возникает вопрос: а как кровная месть вписывается в контекст Конституции РФ? И что, собственно, за «конституционный порядок» г-н Кадыров там у себя наводит?
Конкретным итогом расхождений между региональной реальностью и формальными требованиями Конституции является то, что бизнесмена-некавказца туда калачом не заманишь с любыми инвестиционными проектами. Он отлично знает: придут бандиты либо из леса, либо из власти. И все отберут. Сиди себе отдыхай. Изучай Конституцию.
Здесь немного похоже на ситуацию с долларом в начале 90-х. Страна нуждается в нормальном стандартном законе и нормальном честном суде. Государство не хочет (или не может) соответствовать этой понятной потребности. Как оно не хотело (или не могло — какая, в сущности, разница!) дать экономике твердый рубль. В результате мы наблюдаем, как столицей российского правосудия понемногу становится город Страсбург. Что естественно: раз нет своего ответа, приходится обращаться к чужому. Укрепляет ли это государственное единство?
Перспектива
Иными словами, растущая экономика и развивающееся общество ставят перед государством больше вопросов, чем оно может (или хочет) разрешить. Это касается не в последнюю очередь и выборов. Если товарищи, которых население содержит на свои налоги, не могут (или не хотят) честно посчитать голоса, страна будет искать (и найдет) альтернативный вариант. Долго ли, коротко ли, но решение отыщется. И тогда встанет вопрос совершенно нового качества: а эти-то, которым мы как бы платим налоги, — они нам зачем? Чтобы сказки-мифы про подъем с колен и сплочение перед внешней-внутренней угрозой рассказывать?
Путинская модель вертикали все очевиднее отстает от запросов граждан и территорий. Чтоб замаскировать это прискорбное обстоятельство, оно пытается чисто по-советски с одной стороны, заморозить реальные потребности развития (отсюда репрессии, цензура, фальсификации, усиление силового блока), а с другой стороны, удовлетворить реально-прагматические потребности сказочно-пропагандистскими паллиативами.
Как в те достославные времена: продовольственные заказы граждан принимаются по телефону, а выдаются по телевизору.
Собственно, реально объединяет страну опять слишком немногое. Русский язык. Российский рубль. Привычка. Единый (в значительной степени коррупционный) интерес бюрократии. Силовики, командование которых собрано под одну державную руку. Пропаганда — к сожалению, все более тупая. Экономические связи? Уже сомнительно. Межрегиональные (горизонтальные) явно недоразвиты, а вертикальные (с Москвой) слишком анизотропны. Сверху вниз — хорошо, а снизу вверх — туго. В результате изъятия большей части налоговых поступлений из регионов в пользу Центра по сравнению с лихими девяностыми годами у нас вдвое снизилось число регионов-доноров.
Еще объединяет (точнее, думает, что объединяет) Путин. Как символ Центра, как реальный разводящий и хранитель Понятий. Неясно, сколько здесь реального влияния и сколько мифологии. Похоже, мифологии все же больше. Судя по официальным результатам Центризбиркома, Путин давно стал президентом провинции, тогда как в продвинутых столичных и метрополитенских территориях он систематически недобирает голосов даже с помощью фальсификата. Плохой для него признак: Россия — страна городская.
Теперь — что разъединяет. Конфессионально-этнические конфликты на низовом уровне. Слабая, стагнирующая транспортная инфраструктура. Отток населения и запустение староосвоенных сельских земель — явно однонаправленный вектор миграции вместо более-менее равномерного распространения миграционных потоков по стране. Уход квалифицированных конкурентоспособных кадров за рубеж. Слабые государственные институты (нематериальная инфраструктура) типа обеспечения прав, безопасности, здравоохранения, образования, суда, качественной среды обитания. Неэффективность и коррупция власти. Нарастающий дефицит доверия. Нарастающее непонимание между региональными городами (которые ждут большей самостоятельности для развития) и Кремлем (который ждет от них не столько развития, сколько подчинения). Растущий объем ожиданий и претензий к Москве, которые она не может удовлетворить. Наличие очевидной альтернативы в виде европейских государств (почему у нас не как у них?).
Еще разъединяет (хотя этого не думает) опять же Путин. Города и гражданское общество все чаще рассматривают его как объективный тормоз, в то время как депрессивная провинция и руководящая ею бюрократия, напротив, видят в нем последнюю надежду. Условно говоря, ценностный конфликт между Москвой и Нижним Тагилом. Это в лучшем случае. В худшем — между Москвой и кадыровскими нукерами.
В действительности угроза нового цикла территориального сжатия нарастает. И, парадоксально, исходит как раз не от бедных «сепаратистских республик», а, наоборот, от продвинутого населения крупных городских агломераций. Им нынешний федеральный режим все чаще кажется гирей на ногах.
Да и лозунг «Хватит кормить Кавказ!» тоже кое о чем говорит. В первую очередь о смене стиля мышления. Имперская роскошь входит в сказочно-мифологическую моду, но выходит из реально-прагматической.
Екатерина Баранова, менеджер по продажам, 21 год, Тверь:
«Непонятен такой момент: почему закрывают роддома? Где роженицы будут рожать? И хотелось бы побольше детских садов, так как, будучи еще беременной, нужно вставать на очередь, и то невозможно без блата и денег попасть в садик. Это какой-то ужас! Еще водопроводная вода ужасная. То, что трамваи сходят с рельсов, это вообще номер — хорошо что они не переворачиваются, а так сколько бы людей пострадало! Езжу только на маршрутках, и тут опять проблема налицо — за рулем лица кавказской национальности, как будто только права получили. Вот буквально вчера, возвращаясь с работы домой, дважды чуть не попали в аварию, потому что водитель ехал по встречной! Как так можно, одной рукой они держат телефон, другой берут деньги за проезд, а руль держат коленками?»
Алексей Емельянов, кладовщик, 26 лет, Тверь:
«Ужасные дороги, ужасное ЖКХ, деньги на многие хорошие проекты попросту разворовываются, взять, к примеру, стадионы «Химик» и «Центральный».
Татьяна Красильникова, юрисконсульт, 27 лет, Тверь:
«В Твери одна самая большая проблема — это дороги, здесь вообще ничего не ремонтируют, ни в городе, ни тем более в пригороде. Чем живет город, сложно сказать, каждый выживает как может. Для меня самое актуальное — это маленькая зарплата, получаю 20 тыс. официально, на руки — 17 тыс.»
Алексей Шабунин, главный редактор газеты «Дворник», Калининград:
«Людей волнует рост цен на бензин и повышение тарифов ЖКХ, политики как таковой нет, остались только бытовые вещи. Люди от 25 до 30 лет интересуются Россией и федеральной политикой, только если кто-то из них собирается делать карьеру в Москве или Санкт-Петербурге, а в бытовом смысле им ближе Литва или Польша. Сепаратизм в калининградском варианте — это когда люди осознают себя гражданами России только при предъявлении паспорта. Во-первых, они ищут способы учиться в Европе, во-вторых проводят там свободное время. Москва стоит особняком, это такая большая жирная точка, но Россия — что-то далекое, тем более когда слушаешь новости с Северного Кавказа. Вот есть программа «Мы — россияне», по которой 60 тыс. человек съездили частично за госсчет в Россию. На мой взгляд, эта программа очень хорошо сработала с той точки зрения, что люди осознали: если уехать из Калининграда, то точно не в Москву. Сделать карьеру — да, но не более того».
Ксения Семенова, главный редактор форума sakh.com, Южно-Сахалинск:
«За пределами интернета людей на Сахалине волнуют плохие дороги, хотя я считаю, что при нынешней власти дороги делаются куда лучше и быстрее, чем когда-либо на Сахалине. Детских садов не хватает, очередь сейчас — около 4000 детей, хотя до 2015 года в городе должны сдать десять детских садов. Как и по всей России — беспокоят тарифы ЖКХ. Люди живут и в ветхом жилье, никуда их не переселяют — это реальная проблема. Так как мы остров, есть транспортная проблема — дорогие авиабилеты: во Владивосток лететь час, а билет в одну сторону стоит 8 тыс. рублей».
Дмитрий Орешкин, Эхо Москвы
Оригинал публикации
Период полураспада страны
Раздел: Политика | Просмотры: 29676 | Комментарии: 30