В пору, когда мои дети от первого брака учились в школе, директор этой самой школы пригласил меня вести уроки литературного творчества. Это была крутая, богатая гимназия, из тех, которым родители учеников платят неслабые деньги за хорошее обучение.

С меня брали «натурой» — хвалебными статьями в газете, где я тогда трудился. Время от времени приходилось подгонять спонсоров, чтобы те «заносили» нал. Гимназия, кстати, существует до сих пор, и обучение там вправду отличное. Однако стоимость этого образовательного блеска чуть превышает официальную плату за пятилетний диплом в нефтяном университете. Я всегда стеснялся своей «шестерки», когда забирал дочь с сыном из школы — весь паркинг к тому времени был заставлен «хаммерами» и «лэндроверами».

И вот директор создал там по требованию капризных родителей факультатив по литературному и журналистскому творчеству, который поручил вести мне. Отказываться было бесполезно. Имея в виду, что за этот факультатив с пап и мам всяко будут трясти деньги, я подошел к своей роли очень ответственно.

Итак, класс. На задней парте — директор и завуч по внеклассной работе. Тридцать пар глаз. Ведут себя прилично, но скепсиса!.. Восхитительно красивая девочка на первой парте: типа, как насчет побазарить на инглише и сколько я имею в месяц в евриках. Инглиш, говорю, у меня естердэй, а тайна вкладов охраняется законом. Но зло взяло! Все мои ямбы и хореи улетучились, и я начинаю говорить, едва узнавая свой голос сквозь шум воробьев на улице.

Вот, говорю, вам первая история. Вчера ко мне пришел работник одного ипподрома с просьбой поделиться крупной картечью. У него, видите ли, восемь голов конского ремонта, готовые к выбраковке, а средств на ликвидацию бюджетом не предусмотрено. То есть ружье-то есть, конечно, но сам он ходит на уток. А я, как он слышал, медвежатник. И если я дам ему с десяток патронов, то он со мной мясом щедро рассчитается.

У девочки на первой парте лицо становится белее мела, который я почему-то держу в руке. Он их что, убить хочет? Конечно, говорю я, и объясняю, что выбраковка — это когда лошади уже не показывают результатов, и денег на их содержание нет, а на колбасу их мясокомбинат не принимает — ливер слишком жесткий получается. Кони-то не на мясо выращивались, а как ездовые. Поэтому каждый год проблема — как их убить. Ладно, их прежде скотобойня забирала, а нынче за каждую голову конского ремонта требуют сто долларов. Откуда у ипподрома такие бабки? Вот он и просит крупную картечь, чтобы сразу, наверняка.

В классе становится тихо, как на похоронах Сталина.

А вот, говорю, вам вторая история. Сорок пятый год. Мой дед, царствие ему небесное, освобождает Польшу от фашистов. До конца войны — неделя максимум. Никому накануне умирать неохота. И тут разведроте, в которой служил дед, тогда двадцатилетний пацан, поручают разведать подходы к фольварку, в котором засели эсэсовцы и ни в какую, гады, сдаваться не хотят.

Поэтому нужно пробраться через лесополосу и определить место для пары орудийных расчетов, чтобы те впиндюрили по фольварку, и — Гитлер капут!

Времени на выполнение задания — час, ибо эти смертники мешают победному продвижению целой дивизии. И вот когда дедов взвод пересекал лес, на них вышли восемь гитлерюгендов. Пацаны по пятнадцать-четырнадцать лет. Худые, грязные, без оружия почти. Руки вверх тянут и плачут, показывая щепотью в рот — мол, дайте пожрать че-нибудь. Один из мальчиков, которому дед протянул кусок колбасы, в копейку похож на его далекого буздякского братишку. Только волосы чуть посветлей. Пацан глотает еду не жуя и, радостно заглядывая деду в глаза, все чего-то говорит по-немецки. Говорит, говорит, говорит, и дед из этого потока понимает только «данке» и «муттер». Мол, мама моя будет за вас бога молить, спасибо вам!

И тут комроты произносит: «Евладзе, Сизов, Еникеев! Приказываю: эсэсовцев расстрелять и двигаться дальше!» «Товарищ гвардии старший лейтенант, — говорит дед, — они же пленные, их убивать нельзя. Да и дети совсем». «Сам ты детя! — кричит ему бывший тамбовский крестьянин. — С собой их брать нельзя, они нас тут же демаскируют! Здесь оставлять тоже — в спину могут выстрелить, а тащить их на эвакопункт времени нет. Пока мы с ними тут будем вошкаться, ихние, б…ь, папы нам полдивизии положат! А я из-за этих восьмерых фашистов под трибунал идти не хочу! Выполняйте приказ!» Мальчик, на братишку его похожий, пока дед с комроты препирался, видимо, понял все и заплакал.

Дед выстрелил ему прямо в лоб из своего ППШ, чтобы сразу, наверняка...

Внеклассный завуч на задней парте в обмороке стала сползать на пол. К счастью, тут звонок прозвенел. В роскошном директорском кабинете мы выпили «баллон» коньяка, и директор, пачкая мой пиджак соплями, объяснил, что урок был классный, но в моих услугах школа не нуждается. А я ему все пытался досказать, что не досказал ребятам. Главный вопрос, изучаемый литературой, говорил я, это выбор — остаться человеком или плыть, как нечто, по волнам обстоятельств.

Стать благополучным предателем или существовать в достойной нищете, говорил я. Выстрелить или опустить пистолет, зная, что тут же выстрелят в тебя, говорил я. Ходить пешком или ездить на «хаммере», но каждую ночь видеть во сне худого грязного мальчика, который все говорит, говорит, говорит — данке-муттер, данке-муттер, данке-муттер...

Газета «Республика Башкортостан»
Оригинал публикации

Связанные темы и персоны

Уфа, РБ, Башкирия, Башкортостан