А у нас в самом подходящем для такого музея здании — на Лубянке — до сих пор кипит работа по, как они это называют, «защите государственного строя».
И, смотря на лица палачей венгерского народа, подписанных «Палачи», невозможно не задуматься о том, насколько сильно мы отстали даже от захолустной Венгрии.
В отличие от остальных музеев, Музей Террора не пытается просто швырнуть в лицо посетителю документы или фотографии — вместо этого создатели музея хотят передать эмоциональный опыт жизни в тоталитарном государстве.
Поэтому первый же зал обклеен газетами с сообщениями о депортациях венгров и массовых посадках врагов народа. Имена, фотографии, имена, фотографии, торжествующие заголовки, имена, фотографии, заголовки.
В центре — роскошный черный открытый лимузин Хрущева с кроваво-красной обивкой, закрытый черной вуалью. Как символ тоталитарного государства, которое может прийти, приехать за тобой в любой момент.
В потемках, натыкаясь друг на друга, люди стараются побыстрее выбраться из зала — и выходят к огромному изречению чекиста Лациса про то, что никакой пощады врагам революции, что если враг — каждый, то мы истребим и каждого.
Вслед за Лацисом — типовая камера, в которой реально содержались реальные люди в этом реальном, пропитанном кровью и болью здании.
Затем — крестьянский зал, посвященный коллективизации.
Ты идешь в этом лабиринте и не можешь не думать, насколько безумно и абсурдно государство, способное посадить человека за такую мелочь, такую ерунду, насколько безумно общество, где эти стены — стены уголовных дел.
...попадаешь в Зал Славы Венгерских Чекистов.
Идеально восстановленная Доска Почета, рядом — пара видеоэкранов с кадрами торжественных парадов. Никаких ужасов. Ничего такого. Просто доска почета с улыбающимися гебешниками и идущие на рипите парады, ...
Гид меланхолично сообщает, что когда музей открывали, то насчет этой доски были большие протесты со стороны гебистов, но гебистов с их протестами послали.
После этих слов ты вспоминаешь, что живешь в стране, где гебисты бы стали не протесты писать, а просто без лишних разговоров посадили бы создателей музея. «Шоб усё тихо было».
Но и на упырей есть управа — следующей комнатой идет рабочий кабинет Габора Петера, руководителя венгерского КГБ, всесильного диктатора, решавшего судьбы росчерком пера. Мрачно.
На полу — линия, делящая весь кабинет надвое. Слева — советский паркет, справа — арестантский пол. Гид объясняет, что Петер был евреем и его посадили в качестве эха еврейского «Дела врачей».
Стоял слева, на паркете — в момент перешел направо, на бетон.
Если ты живешь в тоталитарном государстве, где нет никаких законов, то, даже будучи на верхушке пищевой цепи, ты не защищен.
«Если вы не сидите, это не ваша заслуга, а наша недоработка».
И сразу после принятых мер — зал советской пропаганды, целиком заклеенный постерами с улыбающимися рабочими-крестьянами-доярками-солдатами.
Яркость плакатов, их тотальность режет глаз.
Выбегаешь в следующий зал — там ..., только по полкам — чайники, кастрюли, сита. Догнать. Перегнать.
И довести экономику до того, что даже предметы повседневного обихода становятся сокровищами.
Вслед за социалистической сокровищницей — зал веры, зал памяти всех священников и мирян, пострадавших от коммунистических гонений.
Выходя из этого зала задаешься мыслью — почему у нас, несмотря на все возрождение православия в последние годы, до сих пор нет такого, хотя бы даже чисто РПЦшного музея про перенесенные Церковью гонения.
Ведь около 200 000 человек были прямо репрессированы Советской Властью за их православие — и даже такой скромной, венгерской комнаты у них нет, зато есть официальные церковные лица, рассказывающие про «неоднозначность» Сталина, стрелявшего официальных церковных лиц как бездомных собак.
Люди ли мы? Звери ли? Может, насекомые?
С таким отношением к нашим жертвам, к нашим убитым, к нашей крови, лившейся и лившейся из аккуратных дырок в русских затылках?
С такими мыслями ты выходишь на внутренний балкон и видишь настоящий танк Т-54.
Ржавый. Пыльный. Молчащий.
До половины катков утопленный в темной жидкости. Это кровь.
Когда во время восстания 56-го года советские войска входили в Будапешт, венгры выбегали навстречу им с цветами, вставали на колени прямо перед танками и просили, молили, умоляли не ехать дальше, не забирать у них островок, осколок свободы.
Танки ехали. И из-под катков текла кровь. Полный бассейн крови, венгерской крови, которой оплачено это государство, эта нация и этот музей.
Музей, в котором ржавеет советская боевая машина, потому что кровь в итоге победила, кровь проела сталь, кровь проела государство, кровь проела коммунизм, кровь мучеников проела всё.
Размышляя про это спускаешься в подвал.
Там аутентичные тюремные камеры — включая карцер и систему вентиляции, с помощью которой можно было легко перекрыть воздух в любой камере.
Там настоящие простреленные куртки бойцов 56-го года.
Там детские голоса, читающие приговоры.
Там зал слез.
И там главный зал — видеопроекторы проецируют на стены съемки счастливой, свободной, еще не ждущей танков толпы 56-го года.
Ты будто бы стоишь среди них. Восставших. Счастливых. Еще не ставших — но уже внутренне готовых стать — кровью на катках. Они празднуют. Они веселятся. Они еще не слышат грохота стальных колонн. Они еще не видят смерти и разрушений. Они еще не видят поражения.
И следующего за поражением триумфа — когда на открытие музея собирается весь Будапешт и вся улица перед ним заполнена родственниками погибших в этом проклятом здании. И у всех в руках свечки, и печальные, и торжественные лица. Потому что их предки были убиты, но их предки в итоге победили — и Венгрия стала свободной страной, которая сама решает свою судьбу, и черная кровь проела танки, и танков больше нет. А свободная Венгрия — есть.
Подумав про это, ты выходишь из ликующей толпы — нам здесь еще не место, свою свободу мы еще не завоевали. Но обязательно завоюем.
Музеи — будут.
Спутник
Оригинал публикации
Мы — кровь под катками майора
Раздел: История | Просмотры: 39790 | Комментарии: 63