Так вот, только тогда, когда мне выпало счастье с ней познакомиться, я многое понял, наконец, про ее сына. Откуда в МБХ столько внутренней силы, спокойствия, благородства, чувства собственного достоинства. Почему он не гнется и не ломается. Не суетится и не пытается спастись любой ценой.

Помню, сколько людей в начале дела ЮКОСа с надменной, циничной уверенностью убеждали меня – и не одного меня: мол, Ходорковский бизнесмен, чтобы защитить свое состояние, свое благополучие, избежать тюрьмы, он рано или поздно пойдет на сделку с Кремлем, признает вину - ну, может быть, частично, покается, отдаст часть бизнеса или весь целиком, уедет за границу и т.п.

Мне трудно было возражать моим собеседникам на языке рациональных аргументов, лишь однажды я сказал: «Послушайте, я знаю не только его. Я знаю его родителей. Я знаю его мать. Человек, у которого такие отец и мать, который такими людьми воспитан, так себя не поведет, вот увидите».

В ответ мне снисходительно улыбнулись.

На втором процессе, в последнем слове Ходорковский, к тому времени отсидевший за решеткой уже больше семи лет и ни на какие компромиссы так и не пошедший, сказал:

«Я совсем не идеальный человек, но я – человек идеи. Мне, как и любому, тяжело жить в тюрьме, и не хочется здесь умереть. Но если потребуется – у мня не будет колебаний. Моя вера стоит моей жизни».

«Моя вера стоит моей жизни» - так могла бы сказать и Марина Филипповна.

Ничто, наверное, не предвещало когда-то, что ей и ее мужу, Борису Моисеевичу, уготована столь драматическая судьба. Ходорковские-старшие - типичные люди из поколения наших родителей. Появившиеся на свет перед войной, мальчишками и девчонками ее пережившие, повзрослевшие в «оттепель» - обычные московские интеллигенты-шестидесятники, вовсе не диссиденты и не правозащитники, но и не правоверные коммунисты-ортодоксы. Скромные инженеры, и на «оборонку» работавшие, и советские порядки бранившие на кухнях, и «вражеские голоса» слушавшие по ночам.

Зачитывались «толстыми» журналами - «Новый мир», «Иностранка», «Юность», слушали Высоцкого и Окуджаву, добывали билеты на Таганку и в «Современник», ходили на выставки и концерты, лишние деньги тратили все больше на книги, аскетами не были, но считали зазорным слишком много внимания уделять материальной стороне жизни… Я, откровенно говоря, тут многое додумываю - Ходорковских про прошлую жизнь я не расспрашивал так уж дотошно, сужу лишь по отдельным деталям. А еще – они просто всегда казались мне такими похожими на моих собственных родителей. Даже жили когда-то по соседству – в районе проспекта Мира, недалеко от станции метро «Алексеевская» (тогда она называлась еще «Щербаковская»).

Может, даже стояли в очередях в одном и том же гастрономе рядом с метро, или ходили на один и тот же сеанс в самый лучший ближайший кинотеатр «Космос», что в начале Звездного бульвара. Когда моя мама была еще жива, я успел познакомить ее с Мариной Филипповной и Борисом Моисеевичем, и поразился, как легко они сошлись и как под конец первого знакомства общались так, будто пол-жизни знали друг друга…

У них был теплый дом – в прямом и переносном смысле слова. Деревянный бревенчатый дом на опушке леса, снаружи похожий на сказочный терем, а внутри наполненный той уникальной атмосферой подмосковной дачи, которую знает всякий, кто хоть раз бывал на дачах нашего детства. Никакой новорусской роскоши – ни на гран. Запах сосновых досок, которыми обшиты стены, старая уютная мебель, простое угощение, собаки в доме, главное украшение интерьера – множество фотографий сына и внуков.

И в центре всего этого – хозяйка дома – удивительно светлый человек.

В ней была вера и сила невероятная – не помню, чтобы она хоть раз плакала, жаловалась на усталость, на плохое самочувствие. Не уверен, знали ли даже самые близкие, как на самом деле плохо у нее со здоровьем.

Она моталась на свидания к сыну в Матросскую Тишину, потом через всю страну в Читу, в Краснокаменск, потом, после второго приговора, в Карелию, не пропускала ни одного судебного заседания ни на первом, ни на втором процессе, разве что иногда, в те дни, когда совсем скверно себя чувствовала. Прямо как одна из героинь «Реквиема» Анны Ахматовой – «та, что красивой тряхнув головой, сказала: «Сюда прихожу, как домой»…

Она, казалось, все время помнит, что по ней судят и о сыне – всегда держала себя в руках, с высоко поднятой головой, ни одного лишнего, ненужного, фальшивого слова – ни одного слова, которым могла бы повредить сыну. Только однажды, в самом конце второго судилища, после объявления приговора – все это теперь вспоминают – выкрикнула в лицо судьям: «Будьте вы прокляты!» Но это, на мой взгляд, был не срыв - это были как раз те самые слова, которые очень нужно было кому-то в тот момент громко произнести. И, наверное, правильнее всего было, что сделала это именно она.

Она не боялись ничего, кроме одного – не дожить до того дня, когда сын выйдет на свободу. Особенно после того, как врачи поставили Марине Филипповне беспощадный диагноз. Судьба была милостива к ней – она дожила и до того дня, когда сын вышел из тюрьмы, и до того дня, когда Гаагский суд вынес вердикт, по сути дела, оправдавший его. Она это заслужила – потому что действительно была самая настоящая праведница. Из тех, на которых стоит мир.

Евгений Киселев, Эхо Москвы
Оригинал публикации

Связанные темы и персоны

Уфа, РБ, Башкирия, Башкортостан