Возникшая на рубеже XIX-XX вв. традиция картографических манипуляций в этнографических исследованиях получила широкое распространение в отечественной науке в XX в. для обоснования «объективности» исконного существования русского и других народов; в башкирской историографии эти приемы практи¬ковали Р.Г. Кузеев, Н.Н. Томашевская, А.В. Псянчин.
Научные изыскания С.И. Руденко в области «башкироведения» подвели итог длительному конструированию царизмом и несколькими поколениями русских интеллектуалов башкир и Башкирии, и в основном завершили процесс превращения сословия в этнос.
То, что «научное» конструирование башкирской идентичности накануне ее огосударствления было осуществлено этническим украинцем, но «рус¬ским» по культуре, служит подтверждением вывода М. Хроха, поддержан¬ного Э. Геллнером, что «у начала национального возрождения всякий раз стоит группа людей, как правило, интеллектуалов, которые с энтузиазмом и страстью приступают к изучению языка, культуры и истории угнетенной нации», причем эти исследователи сами далеко не всегда принадлежат к изучаемой этнической группе. Иначе говоря, «пробуждение» вовсе не обя¬зательно приходит изнутри, - часто его привносят пришельцы (напомним, что истоки русского национализма были во многом заложены работами Ученых - немцев Г.Ф. Миллера, Г.З. Байера, А.Л. Шлецера) (См.: Геллнер Э. Пришествие национализма: мифы нации и класса // Нации и национализм. -&2002. -С. 190),
170 Недавно шотландский антрополог Д. Андерсон показал, насколько велика была роль, которую сыграли в процессе формирования этничностей народов Севера ученые-этнографы. Серьезные усилия были предприняты государством и официальными этнографами для того, чтобы «навести порядок» в этнической классификации народов Севера, разобраться, кто есть кто, и кто от кого происходит, вписать эти народы в четкую (и официально признан¬ную) сетку национальностей.
Идеи С.И. Руденко были развиты представителями других гуманитарных наук, в первую очередь, филологами. Так, в 1928 г. извест¬ный русский языковед-ориенталист Н.К. Дмитриев, пытаясь объяс¬нить причины восприятия башкир в прошлом как «татар», писал, что «поверхностные европейские наблюдатели не были в состоянии разглядеть скрытую под сильным татарским влиянием самобытную культуру башкир». При этом автор проигнорировал то обстоя¬тельство, что раньше слово «татары» не имело или почти не имело этнического оттенка.
В XX в. русская литература о Башкирии во многом продолжала аксаковские традиции, и неважно, какая тема разрабатывалась писа¬телями - восстание Е. Пугачева, гражданская война или мирная жизнь, почти ни один автор не смог уйти от мифологизированного образа края и его титульного населения.
Достаточно обратиться к произведениям С.П. Злобина, или собственно «башкирских» русских писателей И.П. Недолина (1892-1947), М.Н. Нагаева (1892-1979), М.Я. Карпова (1898-1937), Д.Ф. Швецова (1906-1978), И.Ф. Слободчикова (1905-1994). Восприятие русской литературой Башкирии и башкир мало изменилось с XIX в.: ср. мифопоэтические описания региона в произведениях В.А. Трубицына (1917-1994). К изучению башкирского языка // Вопросы башкирской филологии. -М., 1959. - С. 18 (тем не менее, Н.К. Дмитриев сомневался, «не является ли башкирский язык смешанным, не лежит ли в его основе какой-либо другой язык». Там же. - С. 38). Этот видный советский филолог своими работами, и в первую очередь, фундаментальной «Грамматикой башкирского языка» (1948), внес большой вклад в формирование современной идентич¬ности башкир.
172 В пятидесятые годы XX в., когда стал наблюдаться значительный рост рядов представителей титульной гуманитарной творческой интеллигенция» русские ученые-гуманитарии почти устранились от процесса конструирования башкирской идентичности. Эта тема выходит за рамки данной работы, однако можно отметить, что дальнейшее формирование коллективной идентичности башкирского этноса шло по моделям, практиковавшимся в XIX - XX вв. русской политической и интеллектуальной элитой.
Для Г.А. Зайцева (1937-1998) это «Степь башкирская в дымке синей, / Я не знаю тебя красивей». Особенно много внимания мифологизации географического пространства Башкирии уделяет в своем творчестве Р.В. Паль178. Аналогично русская литература описывает «исконно башкирские» территории (ср. образ Бурзяна у Г.И. Кацерика).
Для советского идеологического дискурса было характерно подчёркивание извечной дружбы расселенных на территории СССР народов. Не избежала этого и русская литература Башкирии. У Г.А Зайцева башкирская степь «породнилась... с русским полем, / Породнилась, сестрою стала. С ковылями навек простилась, / Хлебным золотом обрядилась»180. Крупным произведением, где эта тема была реализована в ретроспективном ключе, стал получивший широкую известность и экранизированный роман С.П. Злобина «Салават Юлаев». С этого времени образы Пугачева и Салавата стано¬вятся частой темой русского художественного дискурса в Башкирии. В последние годы, на фоне обострения межнациональных отношений в стране и центробежных тенденций политического развития, опреде¬ленную популярность среди политиков и интеллектуалов получила идея якобы исконного «евразийского» единства, общей судьбы социальных организмов России. Делаются первые попытки рассмат¬ривать Урал как место встречи Востока и Запада.
Даже поверхностное знакомство с сюжетами и темами русской литературы о Башкирии показывает, что уже примерно два столетия она находится под мощным воздействием романтизма - течения, давным-давно сошедшего с европейской культурной сцены. Причины его столь долгого сохранения в интеллектуальном пространстве региона объясняются многими факторами, одним из которых является политический.
После 1917 г. образ этноса, созданный классиками русской лите¬ратуры XIX в. и их продолжателями в XX в., активно внедрялся в сознание населения СССР с помощью таких достижений советской модернизации, как почти полная грамотность населения, всеобщее обязательное школьное образование, широкое распространение печат¬ных и электронных средств массовой информации, разветвленная библиотечная сеть, гастроли театральных коллективов в провинции и т.д. Таким образом, в XX в. в Советском Союзе было создано единое, легко проницаемое мощное информационное пространство, которое позволило в основном ликвидировать локальные русские идентич¬ности и усилиями (зачастую неосознанными) нескольких поколений советской интеллигенции сконструировать единую этническую иден¬тичность государствообразующего этноса.
До революции русский народ еще не был консолидирован в на¬цию. Нередко у местных крестьянских общин преобладало локальное самосознание, в российской глубинке доминировала региональная идентичность. Создание литературы на национальном языке, нацио¬нальной школы, системы высшего образования, массовых коммуни¬каций, тем более если это замешано на романтических идеях «почвы и крови», ведет к формированию представлений о нации, чувства нацио¬нального единства и национальной идентичности, а следовательно, к созданию новой социальной системы - национального государства. Русский народ встал на этот путь преимущественно со второй половины XVIII в., но завершил его только в советские годы. Важное значение в формировании этнической идентичности имеет наука как регулярная отрасль деятельности индустриального общества, и осо¬бенно если соответствующие знания попадают в систему школьного образования. В первую очередь здесь играет большую роль геогра¬фическое и этнокультурное «описание отечества», создающее у жите¬лей его целостную картину. В XVIII-XIX вв. отечественной наукой здесь была проделана большая работа182. В XX в. ушли в прошлое локальные идентичности на уровне деревни, уезда, губернии, однако их полной ликвидации не произошло.
Более того, усилиями русских региональных интеллектуалов были развиты и наполнены новым содержанием существовавшие ранее локальные идентичности уровня историко-культурных провинций: достаточно упомянуть конструировавшийся целой плеядой русских писателей Сибири (В. Распутин, ''Солоухин, В. Чивилихин) особый тип «русского сибиряка».
Несколько иная ситуация была в Башкирии. В силу перманентного характера миграций восточнославянского населения на Южный Урал здесь фактически не сложилось особого типа «башкирского русского». Кроме того по сравнению с башкирской гуманитарной творческой интеллигенцией русская не имела столь больших возмож¬ностей для конструирования локальной республиканской идентич¬ности. Большинство издававшихся в довоенное время в регионе газет и журналов были на башкирском и татарском языках, а власти Башкирии уделяли основное внимание развитию башкирской прес¬сы183. Русская гуманитарная интеллигенция республики (в первую очередь, писатели и поэты - т.е. представители тех профессий, роль которых в формировании идентичности чрезвычайно велика) длитель¬ное время не имели возможности для полноценного самовыражения.
Довоенная русская литература фактически была представлена в Башкирии именами только Н.А. Крашенинникова и И.П. Недолина. В БАССР, в отличие от той же Сибири, формирование прослойки русских писателей начинается лишь в 1950-е гг., но за исключением, наверное, одного М.А. Чванова, ни одному из них до сих пор не уда¬лось выйти на всероссийский уровень. Несмотря на то, что в Союзе писателей республики имелась даже целая русская секция, объеди¬нявшая пишущих на русском языке, их влияние на русскоязычных читателей было не столь активным, как у их башкирских коллег на «свою» аудиторию. В какой-то мере это было вызвано отсутствием в республике «толстого» литературного журнала на русском языке184 и ограниченными мощностями республиканского книжного издатель¬ства, в основном печатавшего башкирских писателей. Проведенный Ф.Г. Сафиным анализ распространения в советское время периоди¬ческой печати показал, что местные издания в основном распрост¬ранялись среди нерусского населения (преимущественно башкир и татар), а центральные общеполитические газеты и журналы доминировали в круге чтения жителей городов республики185, иначе говоря, больше в среде русского населения. Понятно, что на страницах союзных изданий освещались проблемы, касавшиеся всей страны, всего населения независимо от места его проживания, отсутствовал какой-либо регионализм.
Но основной причиной того, что русские писатели Башкирии так и не смогли завоевать в республике широкую читательскую ауди¬торию и, соответственно, оказать влияние на формирование здесь локальной русской идентичности, является, наверное, то, что их произведения не были, в отличие от башкирских мастеров слова, включены в систему среднего и высшего образования. Литературное творчество русских писателей Башкирии в советское время не было предметом научного изучения, отсутствовала и школа критики регионального русского литературного процесса. Анализ произве¬дений русских писателей делался преимущественно на страницах газет в форме рецензий или юбилейных публикаций. В отличие от читателя-башкира, у русского школьника или студента не было и никаких учебников или учебных пособий по «Русской литературе Башкирии». Русское население в массе своей читало произведения «общерусских» писателей на «общерусскую / общесоветскую» тема¬тику, причем знания большинства образованных представителей рус¬ской этнической группы в Башкирии о русской литературе основы¬вались на книгах, прочитанных в рамках школьной программы. Это подтверждается материалами социологических опросов; один из них, проведенный в 1993 г., показал, что художественная литература ока¬зывала наибольшее влияние на национальное самосознание именно русских, а не башкир и татар.
Продолжая традицию своих предшественников, немногочисленные русские писатели Советской Башкирии в основном разрабатывали не столько «русскую» тематику, сколько башкирскую, много внимания уделяли переводам произведений башкирских авторов на русский язык. Романтическая традиция описания Башкирии, заложенная С.Т. Аксаковым, и поддержанная русскими писателями XIX в., успешно продолжалась и в XX столетии. В тех произведениях русских писателей, в которых напрямую не поднимается чисто башкирская тематика, разрабатывались «общерусские», малосвязанные или почти не связанные с республикой сюжеты. Следовательно, русскими лите¬раторами Башкирии и в XX в. продолжала формироваться башкир¬ская, а не русская локальная идентичность, и достигалось это при¬мерно теми же способами, что и в предшествующем столетии. Фор¬мировался обычный региональный миф189. Все это, конечно, препят¬ствовало выработке локальной русской идеологии и соответствующей идентичности.
Однако в 1960-1970-е гг. начинают предприниматься первые попытки конструирования русской региональной идентичности в Башкирии. Можно указать несколько причин этого. С одной стороны, к тому времени в БАССР сложился достаточно сильный коллектив русских писателей, который мог претендовать на большую роль в оценке их места в республиканском культурном пространстве190. С другой стороны, 1960-е гг. характеризовались началом крупных трансформаций в структуре республиканской элиты, явившихся след¬ствием сложных политических процессов внутри советской много¬национальной федерации.
До этого ситуация была такой. По данным Всесоюзной переписи населения 1959 г., русские в БАССР доминировали в составе руково¬дителей органов государственного управления и их структурных подразделений (36,7%; башкиры - 26,8), причем на республиканском Уровне их лидерство было абсолютным: 51,6% против 14,1% башкир и 20,6% татар. Близкая к этому ситуация была и на среднем уровне - городах и районах. Доминирование руководителей-башкир наблю¬далось только в самых низовых властных структурах - в сельских и поселковых Советах: 33,7% башкир и 30,4% русских, а также руководстве колхозов - 29,8% башкир и 25,8% русских. Аналогичная ситуация была и в руководстве партийных и других общественных организаций: 48,3% его составляли русские, а башкиры - только 20,5%. Таким образом, властная элита республики имела ярко выра¬женный «русский» облик. Русские доминировали и почти во всех основных отраслях экономики, связанных с преимущественно умст¬венным трудом: среди инженерно-технических работников, специа¬листов сельского хозяйства, научных работников и педагогов, препо¬давателей вузов, работников просвещения, литературы, печати и искусства и т.д. Большинство этих профессий, как известно, имеют прямое или косвенное отношение к национальным и межнацио¬нальным отношениям, вынуждены (в отличие от большинства чисто технических специальностей) в той или иной мере касаться этни¬ческих проблем. Отсюда следует, что русские в то время вряд ли могли испытывать какую-то неуверенность за свое будущее на территории БАССР и опасаться за свой статус, поскольку все ключевые отрасли республиканской экономики находились в их руках. Русские доминировали и среди лиц, занятых преимущественно физическим трудом (39% против 22,4% башкир). Башкиры не могли составлять конкуренцию русским, поскольку, как в целом свидетель¬ствуют статистические данные, занимали довольно узкую нишу в экономике - они доминировали исключительно на лесозаготовке и подсечке леса, в сельском хозяйстве, рыболовстве и охоте191. Итак, в конце 50-х гг. XX в. титульное население республики фактически все еще было оттеснено на второй, а то и на третий-четвертый план в общественной и экономической жизни БАССР.
Но к концу 1970-х гг. ситуация в этих сферах сильно изменилась. Всесоюзная перепись населения 1979 г. на территории Башкирской АССР зафиксировала следующую картину: русские в составе руково¬дителей органов государственного управления и их структурных подразделений составляли 0,6%, а башкиры - уже 1,3% от общего числа лиц, занятых умственным трудом192, т.е. почти в 2,2 раза боль¬ше. Насколько можно судить по опубликованным фрагментарным свидетельствам, в 1960-1970-е гг. в определенных кругах поднимался вопрос о ликвидации национальных республик, и среди них фигурировала Башкирская АССР193. В это время в состав республиканской элиты вливается мощная волна выходцев из юго-восточных районов194 - территорий более мононациональных (а, следовательно, не обладающих большим опытом проживания в полиэтничном окружении), менее развитых в экономическом, культурном и образовательном отношениях. Перераспределение административных должностей в пользу юго-восточных «пришельцев» с их приверженностью традициям клановости, национальной обособленности, установкам на ценности сельской культуры и в той или иной мере не получивших глубокого образования, не могло не вызвать определенного противодействия со стороны русской интеллигенции, особенно ее гуманитарной части.
В условиях республики это не привело тогда к открытому про¬явлению недовольства, как иногда бывало в аналогичных ситуациях в других регионах страны, однако способствовало появлению в литера¬туре элементов русского «культурного национализма», выразителем которого стал писатель М.А. Чванов. Творческий дебют этого писа¬теля и журналиста совпал с активизацией националистически наст¬роенной русской интеллигенции по всей стране195, а одним из направ¬лений его творчества, ранее не выходившего в своих произведениях за рамки чисто бытовых и полуприключенческих сюжетов, стала «раскрутка» образа С.Т. Аксакова как фигуры, долженствующей оли¬цетворять идеал «башкирской русскости».
Выбор объекта для создания культурно персонализированного символа русской идентичности Башкирии был достаточно субъективен и, вероятно, отражал профессиональные пристрастия писательских кругов, к которым принадлежал М.А. Чванов. Широким слоям русского насе¬ления региона С.Т. Аксаков до своей региональной мифологизации был известен мало и как идеолог «башкирского руссизма» совсем не воспринимался - об этом, в частности, говорит почти полное отсутствие каких-нибудь серьезных публикаций на тему «С.Т. Аксаков и Башкирия» и издания его произведений в Уфе до 70-х гг. XX в.196 М.А. Чвановым была опубликована тогда серия работ о С.Т. Аксакове, значении творчества для культуры Башкирии , в 1991 г. в Уфе был Аксаковский дом-музей, который он сам же и возглавил, стали регулярн проводиться Аксаковские чтения, появились работы краеведов, посвященные изучению «башкирского» этапа жизни и творчества этого русского писателя позапрошлого века198.
196 Как можно догадаться, при выборе символа для олицетворения региональной идентичности требовалась его достаточно широкая известность в массовом сознании, невзирая на ограниченное социальное и культурное влияние в силу очень слабой связи с рассматриваемой территорией и вкладом в культуру данного региона по причине недолгого пребывания в нем. С тем же успехом таким символом могли стать и художник М.В. Нестеров, про¬ведший, как и С.Т. Аксаков, детские годы в Уфе, или Ф.И. Шаляпин, на крат¬кий миг соприкоснувшийся с башкирским краем. Но в их случае либо не нашлось художника или музыканта, столь же общественно активного, как М.А. Чванов, либо (что представляется более вероятным) у указанных персо¬нажей было не все гладко по части идеологии: один «запятнал» свою ре¬путацию живописными произведениями на религиозные сюжеты, а другой вообще оказался невозвращенцем (а в условиях 1970-х гг. возводить на пье¬дестал такое лицо было невозможно, хотя и полностью игнорировать всемирно известного певца не удавалось). Попытки дополнить аксаковский символ указанными именами начались уже в годы «перестройки», когда прежние идеологические запреты ушли в прошлое. Однако их реализация пошла по привычной «аксаковской» модели: в виде фестиваля оперного ис¬кусства «Шаляпинские вечера» в Башкирском государственном театре оперы и балета, культурно-просветительных мероприятий Фонда культуры РБ, ежегодных Шаляпинских дней (18 декабря - 13 февраля), учреждения пре¬мии и стипендий им. Ф.И. Шаляпина (Башкортостан: краткая энциклопедия. - Уфа, 1996. - С. 641). Что касается М.В. Нестерова, то общественная эксп¬луатация его имени в РБ не поднялась до уровня претендующих на роль символов С.Т. Аксакова и Ф.И. Шаляпина.
В действительности, гораздо больше прав на роль символа русской иден¬тичности имеет П.И. Рычков (1712-1777) - первый член-корреспондент Российской (в его время - Петербургской) Академии наук, современник М.В. Ломоносова, с молодых лет живший на Южном Урале и стоявший у истоков его изучения и описания. Однако в отличие от С.Т. Аксакова и Ф.И. Шаляпина он известен только узкому кругу любителей истории, и тому же никаких официальных мероприятий, направленных на его симво¬лизацию, не проводилось.
Задачи по формированию русского регионального мифа, образа «башкирского русского», были достаточно четко обозначены М.А.Чвановым, как бы подхватывавшим эстафету у русской художественно-публицистической литературы XIX в. о башкирах: «...Есть край, подобно Кавказу, оставивший глубокий след в отечественной словесности, как и она, в свою очередь, оставила глубокий след в его судьбе: Урал, Башкирия... Но в силу каких-то случайных обстоятельств это не то что забылось, а как-то осталось в тени. Добавим к тому же: если на Кавказ, как правило, шли не по своей воле, - одних гнала туда ссылка, других, как Толстого, служба, то сюда стремились сами...».
Продолжая традиции романтиков и подражая манере С.Т. Акса¬кова, М.А. Чванов очерчивает границы той воображаемой «Башки¬рии», которая почти сто лет создавалась усилиями нескольких поколений русских литераторов: «Аксаково... Когда я произношу или слышу это слово, у меня оно невольно ассоциируется... с более широким - может быть, без определенных границ - краем, и, может быть краем не столько в географическом понятии, сколько в нравственном, ибо это категория, скорее, духовная. Может быть, Аксаково - как Беловодье. Нет такой географической страны - и в то же время она есть...
Страна Аксакова... Нет четких границ у этого края, ибо это категория, как я уже говорил, больше духовная. Но все-таки попытаемся очертить ее в каких-то географических границах, хотя бы в тех, в каких он видел ее сам, хотя она, конечно, шире. Мало того, границы ее с каждым веком, даже с каждым годом, расши¬ряются... Если очертить сегодняшними границами аксаковский край, то это Южный Урал, Приуралье, Оренбуржье... В основном же этот чудесный край лежит в границах современной Башкирии, светлой родины С.Т. Аксакова...».
***
«Башкирия» как культурное и географическое пространство, до 1917 г. не обладая реальным территориальным и легитимным вопло¬щением (за исключением периода 1798-1865 гг.), долгое время являлась воображаемой категорией, существовавшей лишь в умах людей.
Даже тогда, когда в ходе реализации кантонной системы управления была предпринята попытка превратить «Башкирию» из воображаемой в реальную, инерция социальной памяти населения региона продолжала воспринимать ее гораздо шире очерченных указом 1798 г. границ. Следует признать определяющую роль Русского государства в лице его центрального правительства и бюрократи¬ческого аппарата на местах, а также нескольких поколений деятелей русской культуры в формировании и последующих изменениях соци¬альной структуры, идентичности местного нерусского населения, а вследствие этого его демографии, конфессиональной принадлеж¬ности, возможно, и менталитета.
Изложенное выше позволяет сделать вывод, что Башкирия классический пример ментального пространства, и пытаться установить ее точные исторические границы вряд ли будет разумным и продуктивным. Поэтому однозначно репрезентовать пространство «Башкирии» в рамках физико-географических представлений, как это делают нынешние башкортостанские авторы (в том числе на стра¬ницах многочисленных «Историй Башкортостана»), неверно, ибо она, с ее богатой историей и поликультурностью, может и должна порождать бесконечное множество разнообразных анаморфированньк интерпретаций, о большинстве которых мы пока даже не подозре¬ваем202. «Всякое географическое пространство, - отмечает ведущий отечественный специалист в области культурной географии, - задает заранее гораздо большее потенциальное количество возможных на его базе географических образов, нежели любое физически возможное измерение площади данного пространства. Иначе говоря, культура, фактически порождающая само понятие географического простран¬ства, обеспечивает пространственную (а реально - образную) беско¬нечность представления пространства».
Воображаемое пространство «Башкирии» никогда не было ста¬бильным и привязанным к одному месту, оно неоднократно менялось не только в рамках реальных географических или административных границ, но и в восприятии населения, особенно русского или даже ег образованной части. На территории Южного Урала никогда не существовало какой-то одной и всегда неизменной «Башкирии» (той самой «Метабашкирии», которая составляет стержень, «Мировое древо всех мифологизированных «научных историй» региона, возникших в новое время и господствующих в историографии до сих пор), а на протяжении нескольких веков в регионе друг друга постоянно сменяли все новые и новые «Башкирии» - от полумифических меннтальных образов арабо-персидской географии и картографии до многочисленных конструкций территориального пространства, осуще¬ствлявшихся начиная с XVI в.
Воображаемое «метабашкирское» социально-культурно-географи¬ческое пространство никогда не было линейно непрерывным как во времени205, так и территориально. Если использовать предложенную
Как справедливо заметил Р.Г. Кузеев, в ходе осуществления политики царизма «народы ИЭО (Волго-Уральской. - И.К.) сохранили свою этничность, хотя и с сильно изменившимися границами этнических, культурных и конфессиональных ареалов» (Кузеев Р.Г. Народы Среднего Поволжья и Южного Урала: этногенетический взгляд на историю. — М., 1992. - С. 145). С тезисом о сохранении этничности в свете всего вышесказанного можно полемизировать, но то, что империя к 1917 г. неоднократно радикально изменяла то культурно-географическое пространство, которое ей досталось в XVI в. - факт, не подлежащий сомнению. Уместно в связи с этим еще раз процитировать Р.Г. Кузеева: «Во второй половине XVI - начале XX в. взаи¬модействовали, противостояли или переходили в открытую борьбу две этнополитические тенденции, которые в этногенетическом аспекте можно обозначить как тенденцию этнокультурной интеграции и ассимиляции и тен¬денцию сохранения и развития этничности» (Кузеев Р.Г. Народы Среднего Поволжья и Южного Урала: этногенетический взгляд на историю. - С. 121).
205 Например, в эпоху казанско-ногайско-сибирского господства в регионе начали формироваться соответствующие локальные идентичности, не развив¬шиеся из-за присоединения его к России - «казанцы», «сибирцы», «асы» и «ногаи». Впоследствии носители этих идентичностей стали башкирами. Если «подобные объединения существовали в качестве политических, они не могли не привести к развитию на их основе четырех этнических общностей».
В то же время эти термины означали тогда больше политическую, чем этническую принадлежность (Шакурова Ф.А. Башкирская волость и община в середине XVIII - первой половине XIX века. - Уфа, 1992. - С. 52-53).
Вероятно, эти территориальные идентичности сохранялись еще в XVII- XVIII вв., поскольку все башкирские восстания вплоть до середины XVIII в. проходили по отдельным «дорогам», а сами восставшие не имели единого центра и недостаточно координировали свои действия на «общебашкирском» уровне (Кузеев Р.Г. Народы Среднего Поволжья и Южного Урала: этногенетический взгляд на историю. - С. 119). Наличие этих идентичностей сви¬детельствует, что ни о каком едином «башкирском народе» в XVII-XVIII вв говорить не приходится.
206 На это давно уже обращалось внимание в историографии: «...со времени покорения башкир Чингисханом и его преемником всякие почти сведения о башкирах теряются, и только со времени покорения царства Казанского историки снова начинают упоминать об этом народе» (Никольский Д.Л. Баш¬киры: этнографическое и санитарно-антропологическое исследование. - СПб., 1899. - С. 9). Ср. раннюю, по Р.Г. Кузееву (в его «Происхождении башкирского народа», 1974), «Бугульминско-Белебеевскую Башкирию», которой, возможно, предшествовала, опять же по Р.Г. Кузееву, «среднеазиатская «Башкирия», затем ее «миграцию» на Урал (в этой связи следует отметить возвратное движение башкир на юго-запад и юг «Башкирии» в ХVШ в. - Кузеев Р.Г. Народы Среднего Поволжья и Южного Урала: этногенетический взгляд на историю. - С. 142), неоднократные попытки Российской империи в ХШ-ХIХ вв. «десакрализиро¬вать» эту территорию, придав ей четкие реальные очертания (ср. в этой связи аналогичную характеристику Галлии Ф. Броделем (Замятин Д.Н. Указ. соч. -С. 191). В ходе российской экспансии на Южный Урал и вызванных ею башкир¬ских восстаний существовала вполне реальная угроза ухода значительных масс башкир в степи Казахстана и Калмыкии (Кузеев Р.Г. Народы Среднего Поволжья и Южного Урала: этногенетический взгляд на историю. - С. 137). В случае успешной реализации этих попыток «Башкирия» вновь могла переменить свое месторасположение и оказаться гораздо южнее своей современной территории, которая в таком случае, вполне вероятно, получила бы новое наименование. Ито¬гом миграций русского и нерусского населения в ХVШ в. стало то, что «башкирское население сохранило относительную компактность расселения» в юго-восточной, северо-восточной «Башкирии», на Уфимском плато и в демской долине (Кузеев Р.Г. Народы Среднего Поволжья и Южного Урала: этногенети¬ческий взгляд на историю. - С. 143). Это, в свою очередь, в очередной раз переместило территорию собственно «Башкирии» (как зоны расселения «башкир»).
Наконец, надо указать на сложившуюся в умах местной политической и интеллектуальной элиты где-то во второй половине XX в. «истинную» Башкирию на юго-востоке советской и постсоветской республики.
Д.Н. Замятиным типологию207, то Башкирию можно отнести к типу внешних пространств, формирующихся под воздействием внешних факторов. Кроме того, большая часть жителей данного региона ни о какой «Башкирии» длительное время вообще не подозревала и сами башкиры предпочитали называть свою родину «Уралом» или землей «отцов и дедов».
Огромную роль в формировании стереотипов восприятия данной территории сыграла русская творческая интеллигенция в лице писателей и поэтов, публицистов, ученых, художников, скульпторов, драматургов и т д. Целостный образ воображаемой «Башкирии» и башкир был создан в XVIII-XX вв. русскими мастерами художественного слова и учеными-историками, причем первые во многом повлияли на вторых и получили широкое распространение в форме рассмотренных выше идеальных описаний и конструкций, мало соответствующих реальности. В связи с этим проясняются глубинные причины отождествления в массовом сознании русского населения, его интеллектуальной творческой элиты и официальной пропаганде (как советской так и постсоветской) Башкирии почти исключительно с баш¬кирами, а также использование ценностей и реалий башкирской куль¬туры в имидже региона задолго до его «суверенизации» в 1990 г.
Действительно, длительное время в русской культуре (речь, разу¬меется, идет о «высокой культуре» в трактовке Э. Геллнера, но при этом нельзя забывать о ее проникновении в культуру низов) в широ¬ком смысле этого слова (с включением сюда собственно академи¬ческих гуманитарных штудий) Башкирия, населенная значительным количеством этнических групп (по индексу этнической мозаичности, рассчитанному на основе коэффициента Б. Эккеля, современная Рес¬публика Башкортостан уступает только Дагестану и стоит на одном месте с Кабардино-Балкарией209), среди которых русские (и офици¬ально, до 2003 г., татары) к тому же составляют большинство населе¬ния.
И. В. Кучумов: «Образ Башкирии в русской культуре и русская региональная идентичность»
Раздел: История | Просмотры: 22762 | Комментарии: 68