Когда-то, давным-давно, мы завели лабрадора. И поехали к хорошему ветеринару, и щеночек чуть не разнес там все, и мы пообещали айболиту воспитать нашу темпераментную собачку.

Ветеринар усмехнулся:

— Вы, два гнилых интеллигента, надеетесь подчинить себе психику доминантного лабрадора? Да он вас построит в три счета.

Доктор оказался прав, разумеется.

Собаки не понимают слов — они понимают академика Павлова, им подавай причинно-следственные связи. А мы были, конечно, рады обеспечить кусочек сыра за послушание, но оттрепать за уши за отход от генеральной линии нам было слабо. Что ж говорить об электрошокере, который делает шелковым самого доминантного негодяя…

Я не про кинологию, как вы догадываетесь.

У нас нет электрошокера для негодяев, которые захватили власть в стране, а слов они не понимали отродясь. У нас нет ни суда, ни выборов, ни навыка массового выхода на улицу, не говоря уже о вооруженном восстании против узурпации (см. Конституцию США). Нашего сыра у них полный холодильник, и разрешения им не требуется.

На самый черный беспредел мы в состоянии ответить лишь чередой одиночных пикетов — и считаем победой, если нас за это не отметелили и отпустили под утро. Нашей энергии протеста хватает на то, чтобы получить некоторое основание не считать себя подлецами. Несколько человек, пожалуй, имеют право сказать: я сделал все, что мог. Нашему пенсионному брату, ветерану перестройки, остается предаваться тяжелой рефлексии, а впрочем — какие варианты?

Их всего четыре, пожалуй.

Прямой политический протест. В путинской России это означает буквальную борьбу за существование — маргинализацию, СИЗО, суды, штрафы, физическое унижение, потерю здоровья, тюрьмы, пытки. Иногда — безвременную смерть.

Ты не готов платить такую цену? — есть вариант номер два: ненавязчиво ссучиться и стать частью политической и правозащитной декорации (власть милостиво предоставляет одумавшимся эту возможность). Вроде как политик, но на веревочке. Вроде как журналист, но на заказе. Вроде как либерал, но при бандюках. Типа приличный человек, но через пару лет начинает разить уже за версту.

Стыдно встраиваться в эти ряды? — приглядись к дедовской практике поколения «дворников и сторожей» и полудюжины поколений до них: эмигрируй в себя, переходи к сельской жизни в буквальном или вольтеровском смысле, «возделывай свой сад». Думай, пиши, окапывайся на рубежах малых дел.

Или, наконец, уезжай, благо границы открыты, и власть приветствует это интеллектуальное кровотечение. В отличие от своих советских предшественников, нынешним хозяевам нефтегазовой окраины мира ничего не нужно, кроме бабла и контроля за территорией. Умные в этой конструкции — помеха. «Крепостных душ» в стране вдоволь, обслуга и артисты для корпоративов всегда найдутся, а с задачей прокормить ОМОН и нацгвардию на случай бунта справляются даже в Венесуэле.

Вот, собственно, и весь ассортимент. Все четыре стороны, на которые нам можно пойти: в тюрьму, в хату к «куму», в «малые дела» или в эмиграцию (третий и четвертый путь при желании совмещаются).

В этом списке есть все возможности для частного выбора, но ни одного варианта спасительной для страны шестереночной передачи — перехода энергии протеста в реальные политические изменения.

«Цена, которую приходится платить за свободу, падает, когда растет спрос», — писал Станислав Ежи Лец. Настояшего спроса в России нет, и мужественные единицы платят цену огромную и страшную.

На наших глазах сегодня борется на грани смерти покалеченный в лагере Сергей Мохнаткин. Ему сломали позвоночник — в буквальном смысле.

В переносном — позвоночник давно сломали России…

Виктор Шендерович, Эхо Москвы
Оригинал публикации