«Мы считаем самоочевидными истины: что все люди созданы равными и наделены Творцом определенными неотъемлемыми правами, к числу которых относится право на жизнь, на свободу и на стремление к счастью; что для обеспечения этих прав люди создают правительства, справедливая власть которых основывается на согласии управляемых; что, если какой-либо государственный строй нарушает эти права, то народ вправе изменить его или упразднить и установить новый строй, основанный на таких принципах и организующий управление в таких формах, которые должны наилучшим образом обеспечить безопасность и благоденствие народа».
Это цитата не из обращения КС к российской оппозиции, этим словам без малого два с половиной столетия: так начинается Декларация о независимости Соединенных Штатов Америки, распахнувшая двери веку революций и конституций. Думаю, что эти слова до сих пор актуальны для России.
Русская общественная мысль запуталась в трех соснах: государстве, революции и конституции.
Либералы желают конституционного государства, но боятся революции, справедливо полагая, что будут первыми, кого эта революция сметет с лица русской земли. Консерваторы хотят любой ценой предотвратить революцию, но вынуждены для этого пожертвовать конституцией во имя укрепления репрессивного полицейского государства, что рано или поздно все равно приведет страну к революции. Отчаявшиеся радикалы с обеих сторон предлагают одним махом сжечь в огне революции опостылевшее государство (левые) и зловредную конституцию (правые), чтобы не над чем было больше ломать голову. Будучи не в силах разрешить эту задачку, гражданское общество впало в ступор и с ужасом наблюдает, как страна погружается в хаос.
Из этого заколдованного политического леса можно, однако, выбраться, если признать, что целью революции является не столько уничтожение старого государства, сколько создание нового. В революции есть не только разрушительная сила, но и огромная созидающая мощь. Все великие конституционные государства возникли на гребне не менее великих национальных революций, в ходе которых обыватель и подданный становился гражданином. «Без труда не вытащишь рыбку из пруда», — говорит русская пословица. Без великого напряжения воли, без революционного подъема и экстаза, то есть всего того, что Лев Гумилев подразумевал под «пассионарностью», — новое государство не появится. Конституционную национальную государственность нельзя «вымучить» на бумаге, нельзя «выговорить» в самозабвенных речах. Она либо родится в ожесточенной борьбе, либо останется еще одной великой русской утопией.
«Конституционное большинство» между хаосом и террором
За четверть века Россия прошла витиеватый путь от наивной демократии «90-х» с их бессистемным «анархоконституционализмом» через суверенную демократию «нулевых» с их ограниченной конституционностью к постановочной демократии «десятых» с их откровенной неконституционностью.
Постепенное, но неуклонное «выдавливание» конституционализма стало главным трендом эпохи. С момента прихода к власти Владимира Путина Россия пережила несколько последовательных конституционных контрреформ, которые в конечном счете и стали главным содержанием его политического курса.
Первой и наиболее существенной конституционной контрреформой стала судебная контрреформа 2000—2002 годов, итогом которой стало построение судебной вертикали. В ходе этой контрреформы деятельность судов была поставлена под контроль администрации президента Российской Федерации, а деятельность судей — под контроль председателей судов. В законодательство были внесены поправки, которые фактически сводили на нет состязательный характер судопроизводства.
Второй по времени и, возможно, по значимости конституционной контрреформой стала медийная контрреформа 2001—2003 годов, в ходе которой государственный контроль, прямо или косвенно, был установлен над всеми основными электронными и печатными средствами информации (как правило, путем передачи их в собственность аффилированных с государством компаний). За счет фактического введения косвенной цензуры и мер, направленных на ограничение прав редакций, — информационная политика указанных СМИ перестала быть самостоятельной.
Завершающим аккордом стала собственно политическая контрреформа 2004—2005 годов, спровоцированная «оранжевыми» революциями на постсоветском пространстве, в рамках которой, в частности, была «стерилизована» избирательная система и выстроена псевдоимперская «одноканальная» система управления государством.
В настоящее время Россия представляет собой страну, в которой власть является практически несменяемой; разделение властей отсутствует; функции парламента сведены к декоративным; суд стал аппендиксом всесильной бюрократии; федерализм — не более чем фасад, прикрывающий имперскую вертикаль; политический и экономический плюрализм ограничены, и даже сам светский характер государства поставлен под сомнение.
Парадоксальным образом этот очевидный регресс конституционной практики контрастирует с прогрессом конституционного сознания, который более всего заметен, если рассматривать эволюцию российского конституционализма не на ограниченном пространстве последних 25 лет, а в ретроспективе всей российской истории.
Российский конституционализм за два с половиной века прошел путь от полного отрицания конституционной идеи в принципе через ее признание в особо извращенной форме («советского конституционализма»), когда все принципы, составляющие действительное содержание конституционализма, были объявлены вне закона, — к «дуалистическому» посткоммунистическому конституционализму, признающему конституционные принципы в теории, но отказывающемуся применять их на практике.
Это противоречие между идеологией и практикой российского конституционализма не может существовать вечно и рано или поздно должно быть разрешено одним из двух способов: либо путем восстановления тоталитарного идеологического контроля со стороны власти над обществом (что маловероятно, но возможно), либо путем осуществления масштабной конституционной реформы (что вполне возможно, но пока кажется маловероятным). Я продолжаю, однако, сохранять в этом вопросе сдержанный исторический оптимизм, ориентированный, правда, на отдаленное будущее.
Есть основания полагать, что за два с половиной столетия в России сформировалось-таки молчаливое конституционное большинство, которое, не принимая активного участия в политической жизни, в общем и целом сориентировано на конституционные ценности. В этом, с моей точки зрения, состоит принципиальное отличие политической ситуации в России в начале XXI века по сравнению с началом XX века, когда в обществе доминировало «неконституционное большинство». Знаковым, как мне кажется, является выбор родителями «курса» в рамках эксперимента по внедрению «религиозного образования» в школах, который показал, что большая часть населения выступает за сохранение светского характера государства.
В последнее время стало модным ругать инертную русскую массу (и есть за что). Вопрос однако в том, насколько она на самом деле «инертна» или, наоборот, «заряжена» определенными идеями? Смею предположить, что эта масса не нейтральна, что последние 100 прожитых Россией лет не прошли даром и что основная часть населения уже «неизлечимо» заражена вирусом конституционализма. Другое дело, что «болезнь» эта пока протекает латентно, поскольку русский конституционализм так и не вышел из «инкубационного периода» и почти никак не проявляет себя в повседневной жизни. Вроде бы живет в России все тот же мужик, что и в приснопамятном «семнадцатом году», а копнешь глубже — всё по-другому.
Со времен Салтыкова-Щедрина русский обыватель избаловался. Если раньше он весьма неопределенно желал то ли конституции, то ли севрюжины с хреном, то теперь он однозначно хочет и конституции, и севрюжины, и по возможности без хрена.
То есть новоявленное латентное конституционное большинство хочет одновременно и сильного государства, и защиты своих политических прав. Но удовлетворить эти возросшие политические потребности ему практически нечем. Новый конституционный спрос наталкивается на почти полное отсутствие достойного предложения. Выбирать обывателю на самом деле не из чего (может быть, поэтому он в целом так индифферентен к выборам…).
Власть сегодня предлагает конституционному большинству сильное государство, в котором из трех упомянутых великим сатириком компонентов осталась только приправа. Не лучше дела и у оппонентов власти: одни (маргинальные традиционалисты) истошно прославляют севрюжину, забыв о конституции, другие (маргинальные либералы) рассуждают о конституции как о вожделенной севрюжине. На деле людям предлагают либо сохранить старый опостылевший мир, либо вновь разрушить его до основания, не объяснив толком, чем же он будет заменен. Конституционное государство остается не более чем фигурой речи. Естественно, что в обществе, уставшем от речей, на эту фигуру никто не обращает внимания. Конституционное большинство замерло, оказавшись между молотом террора и наковальней хаоса.
Для этого конституционного большинства неприемлема ни имперская модель в ее обеих (советской и досоветской) ипостасях, ни анархическая демократия «90-х», ассоциируемая с несправедливой приватизацией и разрушением страны. Усилия всевозможных «политических меньшинств» до сих пор сосредоточены либо на защите существующего порядка, либо на его критике, в то время как большинство терпеливо ждет, когда же ему будет представлен наконец внятный и конкретный «положительный образ» будущего.
«Конституционное государство» между насилием и бессилием
Ни в коей мере не умаляя значения «тотальной делегитимизации режима» (выражение Юлии Латыниной), полагаю, что одной критикой существующего строя привести «инертные массы» в движение невозможно. Людям не свойственно прощаться со старым миром раньше, чем они явственно увидят перед собою прообраз нового мира. На место старого имперского государства должно быть поставлено новое государство, контуры которого надо четко очертить. Иначе все усилия по «делегитимизации» будут приводить только к нарастанию хаоса.
Известно, что у России две беды — дураки, бредущие назад по дороге к утерянному прошлому; и дураки, бегущие вперед по дороге к несбыточному будущему. Империя исчерпала себя, и попытки реставрировать ее обречены на провал. «Доктрина Путина», имеющая своей целью восстановление «малого СССР», — это огромный исторический пузырь, который обречен рано или поздно лопнуть, издав страшный и неприличный звук. Но это не значит, что на месте обанкротившейся империи может возникнуть не государство, а какое-то «облако в штанах». Чем оглушительнее будет крах империи, тем более жестким должно стать пришедшее ей на смену государство, ибо его первой и главной задачей будет восстановление и поддержание порядка.
Ошибка русских конституционалистов состоит в том, что до сих пор они предлагали обществу исключительно концепцию свободного государства, в то время как общество ждало от них концепции свободного и сильного государства. Подсознательно население ощущает, что Россия нуждается в государстве, которое будет способно поддерживать порядок на таком уровне, на котором он никогда до этого в ее истории не поддерживался. Ибо если беспристрастно взглянуть назад в глубь русской истории, то, насколько хватает зрения, повсюду видны беспробудное воровство и дикий произвол. Только слепой может отрицать, что Россия нуждается в настоящей «твердой руке». Люди хотят знать, почему у конституционалистов это получится, несмотря на то что у всех других не получилось.
Однако стоит заговорить о «твердой руке», как либеральные женщины падают в обморок, а либеральные мужчины достают из кармана носовой платок. Почему-то априори предполагается, что твердая рука в России может быть только грязной и мохнатой. При этом мало кто задумывается о том, что на свете трудно найти более жесткий общественный строй, чем западная конституционная демократия, в которой гражданин зажат в законы, как в тиски. Европейские свободы — это тоннели в шахте, где беспрепятственное движение возможно только в строго заданном направлении. А русская «диктатура» — это «дикое поле», где можно гулять, как хочешь, пока не задавят.
Русскому человеку, привыкшему к жизни в условиях «договорного государства», где любой вопрос, будь то штраф за нарушение правил дорожного движения или продвижение по любой очереди «вне очереди», можно «утрясти», невзирая ни на какие правила и установления, — даже трудно себе представить, с какими вызовами он может столкнуться в конституционном государстве. Настоящая демократия в определенном смысле слова и есть худшая из диктатур. Это «ежовые рукавицы», обернутые правом.
Путинский режим упрекают в жесткости и даже жестокости. Но жесткость сама по себе не является недостатком. Не исключено, что в будущем, когда этот режим перестанет существовать, для поддержания порядка потребуются еще более жесткие меры, чем сегодня. Ведь сегодня государство требует соблюдения законов только от своих политических оппонентов, а тогда ему придется потребовать соблюдения законов всеми. Значит ли победа конституционализма, что митинги можно устраивать где угодно и когда угодно? Значит ли победа демократии, что можно швырять камнями в полицейских? Отсутствует ли в самом либеральном обществе слежка за гражданами? На эти и тысячи других подобных вопросов существует только отрицательный ответ. «Лимонов» не станет при новом режиме «Апельсиновым» и площадь Маяковского никто ему в аренду не сдаст. Но для того чтобы быть жестким и даже жестоким, надо иметь на это моральное и юридическое право, или, попросту говоря, быть легитимным.
После декабря 2011 года Кремль то и дело ссылается на «европейский» опыт, оправдываясь за «репрессивные» законы и практику. Он, безусловно, прав в том, что аналогичное законодательство на Западе еще жестче, чем в России. И в этом нет ничего удивительного, потому что любая власть, «если она хоть чего-нибудь стоит», должна уметь себя защищать и должна добиваться исполнения своих законов. Но конституционное насилие оправдано лишь в той мере, в которой власть, его применяющая, является сменяемой, разделенной, светской и так далее. Конституционное государство, к сожалению, не перестает быть полицейским государством. Разница лишь в том, что в таком государстве населению обеспечена возможность влиять на власть через свободные выборы и другие конституционные механизмы, благодаря чему насилие применяется в интересах всего общества, а не в интересах узурпировавшего власть меньшинства.
Оппозиция, если она намерена всерьез претендовать на власть, должна доказывать не столько свою способность защищать права и свободы (это само собой разумеется), сколько свою способность к «положительному» государственному строительству. Она должна в первую очередь доказать свою способность обеспечить новый порядок и справедливость. Большевики, в конце концов, победили не потому, что яростно критиковали царский режим, — это лучше и даровитее делала за них буржуазная интеллигенция. Они победили потому, что предложили концепцию нового государства (пусть и утопическую), в которую массы поверили. Народ должен знать, что, во-первых, есть сила, способная управлять государством лучше, чем нынешняя власть, а во-вторых (как бонус), способная обеспечить при этом приемлемый уровень соблюдения прав человека. И только тогда «конституционное большинство» проявит себя и выскажется в пользу «конституционного государства».
Конституционное право на восстание
Современное российское государство, более 20 лет существующее исключительно в силу исторической инерции, не являющееся государством в точном смысле слова, представляющее собой осколок некогда могущественной империи, стремительно выгорающий в плотных слоях новейшей истории, — стало сегодня главным препятствием на пути возникновения конституционного государства в России. Оно бешено защищает себя, стремясь унести русское общество с собою в могилу. Надежды на мирный, ненасильственный исход этого противостояния между умирающим старым и рождающимся новым общественным строем тают каждый день, начиная с 24 сентября 2011 года.
Это именно та ситуация, о которой писали американские федералисты, обосновавшие конституционное право народа на восстание. Революция всегда является злом в том смысле, что с нею связаны великие испытания и великие потрясения для народа. Но при определенных обстоятельствах она — необходимое зло, а значит — благо. Россия вступает в эпоху «перманентной революции», то есть в такую эпоху, которая может длиться десятилетиями, но в повестке которой все время будет стоять один-единственный политической вопрос — о борьбе с революцией.
Эта эпоха будет рождать соответствующих героев, прообразом которых, видимо, является Алексей Навальный. Они по определению являются разрушителями и терминаторами, маниакально нацеленными на бунт. Таковы законы жанра: когда приходится штурмовать крепости, увеличивается производство стенобитных машин. Но победят бунтари только в том случае, если они станут настоящими государственниками и убедят окружающих в том, что могут не только ломать станы, но и возводить их.
Когда революционеры придут к власти (неважно когда), им не останется ничего другого, как стать «архигосударственниками», которые будут жестко и последовательно устанавливать новый порядок.
И очень важно, чтобы этот порядок был конституционный. Поэтому уже сегодня у общества на руках должен быть согласованный план государственного строительства, который не позволит «могильщикам империи» снова направить локомотив русской истории в тупик.
Пора приниматься за работу, «время реакции» не должно быть потрачено даром — это как раз та эпоха, когда может и должен быть создан конституционный софт для будущих строителей российского государства. Право на восстание является одним из фундаментальных конституционных прав, но его имеют только те, кто предлагает что-то новое взамен уничтожаемого старого.
Владимир Пастухов, Новая Газета
Оригинал публикации
Россия, выборы, общество и революция
Раздел: Общество | Просмотры: 41604 | Комментарии: 19