«Русский марш» адресован носителям одной единственной черты сознания – родоплеменного взгляда на мир. Это когда свой всегда правее, лучше, ближе, милее чужого. Но русский человек не считает во всякую пору ближе, правее и милее другого русского человека. Он, наоборот, просит у туроператора поселить его там, где нет других русских. Отсаживается подальше от своих на пляже, чтобы не слышать, о чем свои говорят: пусть лучше рядом – на непонятном, неизвестно про что. Печалится, когда с ним рядом в Лувре оказывается много русских. Ему бывает неприятен рейс из дальней страны домой, когда, отвыкший и посвежевший, внезапно оказываешься в толпе своих. Дома, конечно, своих предпочитает, но тоже без автоматизма: надо бы еще посмотреть, что за свой такой.
Можно считать это слабостью, можно – силой, но русский человек давно вырос из родоплеменного сознания. И «Русский марш», такой, какой он есть, будет всегда обращен к еще не выросшим, к инфантильным русским. Именно потому на нем всегда столько детей.
В Багдаде действительно спокойно
Каждый, кто путешествовал по миру, знает, что мусульманские города могут быть намного беднее, а все же безопаснее бедных христианских, – например, в той же Латинской Америке. Или в Африке. Да что там, безопаснее многих американских. С индуистскими и буддистскими городами – то же самое. Вокруг грязновато, бедно, ободрано, но не опасно. О том же и статистика. Даже в революционном Египте 2011 года убивали в три раза реже, чем в России, или в два раза реже, чем в европейской и католической Литве. А до революции – в 2008–2009 годах – там вообще было не опаснее, чем в Швеции или Дании. То же самое можно сказать о Марокко, Тунисе или Иордании. Убийств на 100 тысяч жителей там примерно столько же, сколько в Англии, Франции или Греции. То есть 1–1,5 убийства на 100 тысяч жителей в год. В католической Бразилии убивают раз в двадцать чаще (22 убийства на 100 тысяч в год). А в Венесуэле – вообще в сорок раз (45–50 убийств на сто тысяч). Хотя какой экономический показатель ни возьми, любой покажет, что Бразилия – гораздо более богатая и развитая страна, чем Марокко или Египет, да и католическая Венесуэла тоже. В любых двадцатках, тридцатках и сотнях самых опасных городов мира восточные появляются в конце списка.
Можно сказать так: христианство не справляется со своими обязанностями общественной религии: оно для этого слишком личное. А можно сказать и так: со своими обязанностями отлично справляется родоплеменное сознание Востока.
За пределами западного мира – человек меньше индивидуалист, он вынужден оглядываться на мнение коллектива: семьи, родни, прихода, соседей, улицы, деревни, односельчан в городе. Он не только сам по себе решает, как ему одеться, с кем жить, с кем выйти на люди, на ком жениться, за кого выдать дочь, на кого выучиться, как играть свадьбу и праздновать рождение детей. Нельзя быть хуже других, нельзя сделать то, что понизит статус семьи, круга, рода, им навредит. Бывают восточные певцы и артисты, но не бывает восточных панков (это сейчас не про Дальний Восток). Интервьюеры знают, как часто самый модернизированный выходец с Востока, сделавший карьеру в современном западном мегаполисе, в той же Москве, вычеркивает из своего интервью то, что могло бы не понравиться его родственникам или их соседям дома, расходиться с представлениями о гордости и чести. Нам на мнение родни с земляками, в общем, наплевать, англичанам или французам – еще больше, а грекам, армянам, грузинам, туркам, арабам, индийцам – этим важно.
Московский африканец с долгим стажем жизни в России и русской женой жаловался: каждый раз, когда бывает дома, его донимает деревня: «Когда же ты сыграешь свадьбу?» С их точки зрения, нормальной свадьбы у него не было, и перед людьми неудобно. Сотни миллионов индийских крестьян залезают в многолетние долги, чтобы выдать замуж дочь, как положено, ни минуты не думая, что эти или меньшие деньги можно было пустить не на застолье и религиозные церемонии, а на ее или будущих внуков образование. Потерять уважение страшнее: а вы спрашиваете, почему палят в воздух. Но по той же причине, что палят, не пойдут воровать, особенно если у себя.
В Европе часть важнее целого, а на Востоке – наоборот. И вор, убийца, насильник в нормальной ситуации там не в почете. Его маму-папу станут меньше уважать, здороваться сквозь зубы, сестру не возьмут замуж в хорошую семью, брата обойдут хорошим местом по работе. Сын отвечает за отца, отец за сына и даже за внучатого племянника по полной программе. Поэтому в бедном Каире, Дели, Дамаске можно ходить спокойно – пока там нет войны или революции.
Когда есть война и революция, нити стыда и уважения рвутся: когда брат на брата – так ли важно, что скажут соседи. Вот тогда там лучше не появляться: не щадят своих, не пощадят и чужого.
Так же, бывает, нити стыда рвутся, когда человек оказывается вне своего мира, – далеко, с чужими, вне санкций коллектива своих. Что скажут родственники, соседи? А что они скажут, если не увидят, не узнают. Здесь-то их нет. Да и я сам не увижу, как шепчутся и покачивают головами за спиной отца. Вне своего мира человек оказывается и вне санкций своего коллектива. Восточная культура стыда дает сбой.
Границы зла
Так же не дает она точного ответа на вопрос, распространяются ли правила на чужих? Причинил зло своему – изгой. А чужому? Чужой ведь сам не соблюдает правил, сам упразднил их действие для себя, выходит, и мы по отношению к нему не обязаны. Именно потому, что у родоплеменного мышления нет точного ответа на этот вопрос, Каир и Дели безопаснее цветных пригородов Лондона.
В мире есть добро и есть зло: как отличить, где граница? Рефлексирующее, рациональное сознание уже на ранних этапах, при переходе от мифа к философии, отвечает: это сложный вопрос, границы не всегда сразу заметны, не всегда точны, вот вам этика – Никомахова, стоическая, эпикурейская, такая, сякая.
Мифологическое родоплеменное сознание отвечает иначе. В мире есть добро и зло, как отличить? Ясно как: свои – добро, чужие – зло. Если свой совершает зло, мы этого не замечаем. Если невозможно не заметить, значит, своего подставили чужие. Подбросили, чтобы запутать следы. Чтобы наговорить и опорочить всех нас. Сами же себя взорвали, подстрелили, высекли. Племя ведь большая семья, а даже по самому современному праву против членов семьи не свидетельствуют.
Раз ясно, где в мире добро и зло, то и нечего путать. Если совершено зло и выглядит так, будто оно – от своих, значит, чужой натворил, а нашего оболгал. Родовое сознание – оно же и самое конспирологическое на свете.
Его много на Ближнем Востоке, в Иране, в Индии, в Палестине, но и в Израиле тоже, в Индии, в Африке, на Кавказе, в Средней Азии. И гораздо меньше – на Западе.
Вот этого и боятся здесь больше всего в людях с Востока – разницы в способе проведения границ добра и зла. Что мы-то своего, если не прав, сдадим, а они своего – нет. Останутся непрозрачной иноязычной гурьбой, ощетинившимся родом-племенем. Бедный мальчик там, в Бостоне, – вон как все тело продырявили, чтобы правду никто не узнал. А убитого-то в Бирюлеве видели на рейсе в Варшаву. Сами взорвали дома в Москве, сами повалили небоскребы.
Не преступление пугает местных в чужих больше всего, а что они своего не осудят, не выдадут, выкупят, спрячут, оправдают в душе, изобразят жертвой. Нам так кажется тут, во всяком случае. Европеец чувствует себя одиночкой (свои-то не по умолчанию за него) перед коллективом и боится.
Возвращение к чужим корням
И вот русские националисты предлагают ответить на чужое, древнее, родоплеменное мышление возрождением такого же русского. Возвращением на племенную стадию. Превратить большой исторический народ в маленькую доисторическую народность. Вот и бесконечные разговоры то про древних богов, то про древних святых.
Национализм выталкивает нас из современно западного сознания, где сложные критерии добра и зла, где постоянно идет работа по их уточнению, где есть самоирония, где можно смеяться над собой, своими традициями и терпеть чужой смех – туда, где всего этого нет. Туда, где напрягаются и обижаются, где чужие – зло, свои – добро.
Процесс сужения круга своих и расширения чужих обычно бесконечен. Всегда найдется тот, кто виноват в том, что я живу не так, как тот, кому завидую; кто занимает мое место. А многие занимают: иногородние, шибко умные, атеисты, христиане, евреи, педики, не тому учившиеся, богатые (эти само собой).
Ребята, которые кричат, что их рабочие места заняли киргизы, ведь не работы киргизов хотят, а совсем других мест. Если попасть туда не получается, надо предельно сузить круг претендентов. А все равно ведь не попадут, все равно достанется не им. Даже после Октябрьской революции не досталось.
Борясь с «диким Востоком», ходовой русский национализм заимствует главную черту этого дикого Востока, от которой и сам-то постепенно Восток уходит: родоплеменное мышление. Но к родовому строю невозможно вернуться. С таким же успехом можно заговорить на праиндоевропейском языке. Поэтому устоит Запад или, как уверяют отчаявшиеся, погибнет, он устоит или погибнет в качестве общества одиночек, а не союза племен. И вот если погибнет, тогда и станем снова племенем, а раньше вряд ли.
Александр Баунов, Slon.ru
Оригинал публикации
Племенное мышление превращает русских в малый народ
Раздел: Общество | Просмотры: 32398 | Комментарии: 17