Деревня Кириловка вытянута вдоль речки Тауш одной улицей. Но западнее чётко виден замкнутый неправильный квадрат. Княжеская усадьба? По современной планировке напрашивается северная часть сельца Кириллово, район изогнутых улиц и переулков, имеющих единое название улица Центральная. Там ищите клады.
Одноэтажный деревянный барский дом князей Ураковых в Кирилловке состоял из нескольких комнат с многочисленными печами, судя по тексту, голландками и русскими (Фоминишна «залегла на печь, прикрывшись полушубком»), и делился на парадную, жилую и хозяйственную части (кухня, кладовая, пр.). Из рассказа очевидно, что всё это находилось в едином пространстве. Дом был большой («мог я разгуливать по огромному дому бабушки») с целым рядом окон, застеклённых и с двойными рамами.
Изначально усадьба возводилась как претенциозный центр обширных владений Ураковых, возможно, в XVIII веке. В старом особняке мальчик нашёл заброшенную, уже неиспользовавшуюся в 1840-е годы, парадную часть дома, куда он прибегал играть. Главной была многооконная, длинная, широкая и высокая зала, где даже имелись хоры (там, скорее всего, когда-то помещались музыканты во время балов). К приезду Миши Михайлова они были уже настолько «утлые […] ежеминутно грозившие обрушиться», что ему категорически запретили туда забираться. Износ древесины обычно происходит в течение столетия, что указывает на возведение особняка в Кирилловке именно в XVIII веке.
Скорее всего, это был бальный зал для приёмов и многолюдных танцев. Помещение отличалось объёмом, находившийся «слишком высоко» потолок (почему не подлежал ремонту, дорого и бессмысленно) смотрелся «угрюмо и серо», стены же старались содержать в приличном состоянии, их «подмалёвывали да подбеливали». Видимо, изначальное оформление стен сгнило. В XVIII веке стены и потолки чаще всего расписывались красками или обивались штофом.
В Кирилловке престарелая хозяйка (бабушка) сохраняла парадный зал как память о своей безвозвратно ушедшей молодости и угасающем роде князей Ураковых. Миша Михайлов встретил здесь «стулья, тесным рядом стоявшие около стены», с подушками, у которых «расползлось сукно их и разлезлись шелковые узоры, выведенные искусными руками по этому сукну». Видимо, сама бабушка рассказала внуку, что подушки вышивались разноцветными шелками «на приданое» для «свадьбы моей возлюбленной бабушки». Это подтверждает датировку парадных залов – XVIII столетие, возможно, сразу после пугачёвщины.
Второй комнатой в центральной части усадьбы была гостиная. «Ещё более следов оставило безпощадное время на мебели и стенах сумрачной и неприглядной гостиной, и никто не заботился загладить эти следы: подклеить тёмные обои, которым золотые блёстки, рассыпанные по их когда-то фиолетовому фону, вовсе не сообщали ни красы, ни приветливости, и переменить или по крайней мере починить вытершуюся и полинявшую материю, которой была обита мебель. Не веселее была гостиная и от огромного портрета, висевшего на главной стене её, над старомодной софой; надо отдать справедливость этому портрету – лицо у него было совершенно коричневое, а белков глаз было вовсе не видно под слоём старой, въевшейся в полотно, пыли». По всей видимости, на портрете был изображён кто-то из наиболее видных представителей княжеского рода Ураковых.
Обои в России повсеместно стали применяться с конца XVIII века.
Парадные помещения (бальный зал и гостиная для обедов) стояли запертыми. Писатель вспоминал: «Обе комнаты эти были вечно пусты, и дверь, ведшая из гостиной в комнату бабушки, была постоянно затворена. Вероятно, только со времени моего приезда к бабушке голос живого человека стал довольно часто раздаваться в этих холодных и неуютных комнатах». Раз внука не пускали на улицу, ему открыли эти две большие неотапливаемые комнаты, чтобы дитя там резвилось.
К 1840-м годам жизнь в старинной усадьбе полностью переместилась во внутренние горницы, изначально спланированные под частную семейную жизнь. «Но как тепло, как уютно было во всех остальных покоях бабушкина дома! С каким удовольствием припоминаю я и комнату самой бабушки, всю обставленную кругом мягкими диванами, устланную коврами, и маленькую каморку, где была моя постель». В бабушкиной комнате стояло большое зеркало в старинной раме.
Всё население кирилловской усадьбы не могло освоить пространство некогда огромного особняка князей Ураковых. Для воспитанника Саши «была отведена и убрана одна из лишних комнат дома, издавна необитаемая». Вся жизнь, праздники и гаданье, проходили во внутренних комнатах, старинные залы никак не использовались.
В это время имение принадлежало вдове генерал-лейтенанта Василия Егоровича Уракова (в рассказе Алёна Михайловна), чья дочь являлась матерью литератора. Затем поместьем владел сын Александр Васильевич (1812–1845), штабс-капитан в отставке. Похоронен на фамильном участке Ураковых на кладбище Успенского мужского монастыря в Уфе, наверняка, затем имение и попало в опеку.
В 1861 году в большой деревне Кирилловке (около 200 чел.) имелась усадьба, при которой жили 13 дворовых (4 муж., 9 жен.). Имение состояло в опеке, являлось собственностью наследников умершего князя Александра Васильевича Уракова. Выкуп крестьян на волю за 11 520 рублей утвердили в октябре 1864 года.
Объявление о торгах на имение Александра Васильевича Уракова при дер. Кирилловке свидетельствует, что князь накопил частных долгов на 32 971 руб. 19,5 коп., при общей оценке поместья в 24 430 руб.
Старинная усадьба сохранялась. При составлении уставной грамоты на имение скончавшегося штабс-капитана А.В. Уракова указывались границы «от Господской усадьбы». Ликвидацией крепостных отношений в имении занималась С.Л. Забусова (младшая сестра литератора), которая из-за слабого здоровья поручила вести дела «по вверенному моему опекунскому управлению сельцу Кирилову князя Уракова» своему мужу Г.П. Забусову (август 1861 года).
Весной 1866 года «при имении находятся деревянные: ветхий дом и прочный флигель с принадлежащими к ним строениями, а также водяная мельница».
В 1874 году за одним из Ураковых при дер. Кириллово значилось имение, но приписали: «продал». Усадьба в Кирилловке, наверняка, была разобрана или стала частью хозяйственного комплекса Базилевских, существовавшего здесь до начала XX века.
Василий Максимов «Всё в прошлом»:
Очерк «Святки», впервые опубликованный в 1853 году, позволяет увидеть патриархальную жизнь старой Кирилловки. Бабушка жила в окружении трёх девушек-воспитанниц и прислуги («многочисленной дворни») – нянюшки Фоминишны (её «все в доме звали нянюшкой, хотя она решительно никого в этом доме не нянчила»), выполнявшей функции экономки, затем дворецкого Давыдыча, носившего толстую серьгу (возможно, бывший матрос из прислуги покойного мужа-военного), нескольких горничных девушек и приходивших крепостных: Устиньи-птичницы, мастерицы рассказывать сказки, певиц «старостины Маланьи» (жена старосты), да Любови Куприяновой с Фёклой Потаповой. Девушки-горничные шили одежду, занимались домашними делами, а случавшуюся мужскую работу, скорее всего, выполняли приглашавшиеся крепостные мужики из деревни.
Судя по очерку, описывающему зимнее время, помещица, вдова княгиня Уракова постоянно проживала в Кирилловке, жилья в городе не держала. «Главным свойством бабушки моей была примерная, редкая в наше время, доброта». Но память о супруге-военном оставалась: «бабушка любила в мужчине отважность и воинственность». Престарелая помещица брала на своё попечение и полный пансион сирот или детей бедных знакомых, много «девушек-сироток воспитала бабушка на своих глазах и уже пристроила, то есть выдала замуж за хороших, надёжных людей».
Образ жизни в Кирилловке, которой руководила престарелая (72 года), седая, беззубая бабушка, «по вечерам бабушка смотрела на свой чулок, на гранпасьянс и даже на воспитанниц своих и на меня сквозь круглые, как два пятака, очки в неуклюжей серебряной оправе», М.Л. Михайлов специально обрисует в главе «Как жилось у бабушки». Однообразная и скучная жизнь небогатой уфимской помещицы спустя годы вспоминалась как просто прелестная.
«Все мы ещё до рассвета поднимались с постелей – все, начиная с самой хозяйки и оканчивая последним членом многочисленной дворни; по всему дому начинали трещать и щёлкать затопленные и затапливаемые печи; бабушка, успев прежде меня и своих воспитанниц умыться, одеться и богу помолиться, садилась, как водится, с ножками на своё обыкновенное место – на мягкий диван; перед нею ставили шумный самовар и две свечи, и, приготовив чай, она ждала нас… Мы не медлили: вставать так рано никому не казалось трудным, потому что все и ложились очень рано. Облобызав благотворительную руку бабушки и получив поцелуй в щёку от её милых, хотя и жёстких уст, я не думал долго и принимался истреблять ужасающие (но не ужасавшие) количества сдобных лепёшек, булок с маслом, кусков вчерашнего слоёного пирога с вареньем и прочего и прочего, запивая всё это чаем с густыми сливками; к которым не забывал прибавлять ещё и жирных пенок из особого молочника. Три девицы, да и сама бабушка, если не превосходили меня аппетитом, то, конечно, равнялись им со мной».
Всё своё было на столе. «На столе перед бабушкой тарелок десять с вареньем разных сортов, пастилами, орехами, изюмом и, вынимая оттуда по ягодке, наслаждаюсь, как гастроном» – вспоминал будущий писатель, чьи революционные увлечения не совпадали с кулинарными. Певиц обносили медовым вареньем, значит пасеку держали. «Отведай-ка! Сама, мой милый, варила – розовый цвет» – угощала помещица. В специальной кладовой хранились вишнёвая пастила, да и бутылочки с наливкой. Без сомнения, домашней.
Дальнейший распорядок дня писатель тоже вспоминал не без удовольствия. «Скоро проходило время от утреннего чая до завтрака. (Чай, лепёшки et caetera были сами по себе, а завтрак сам по себе). Я посвящал обыкновенно это время скаканью в зале со стула на стул. Никому и в голову не приходило остановить меня и посадить десятилетнего болвана за дело, за книгу; сомнительно, впрочем, был ли хоть один печатный лист во всём доме. Никто решительно не заботился и о том, что я разучусь писать по двум линейкам, забуду две басни Лафонтена и три басни Крылова, которые знаю наизусть, не буду уметь отвечать на внезапный вопрос: какой, мол, главный город в Китайской империи? или: лентяй – какая часть речи? или: восемью девять – сколько? Никому до всего этого не было дела. Весело дитя, здорово, резвится, играет – и слава Богу, – чего же ещё больше? Бабушка если и слыхала встарь, что есть такая мудрёная наука, как география, грамматика и арифметика, то, конечно, давно забыла».
Не мог, конечно, М.Л. Михайлов пропустить самое святое – обеды и ужины. А тут… «Пироги с говядиной, с капустой, с морковью и яйцами, яичница, шипящая на огромной сковороде – всё это не казалось тогда тяжёлой пищей моему желудку, что нисколько и неудивительно, как вспомнишь, что даже сама бабушка весь этот обильный завтрак называла не иначе, как лёгонькой закуской».
Автор даже «страшился сделать рассказ свой» похожим на поваренную книгу, пересказывая «содержание наших деревенских обедов и ужинов и исчислил бы все разнообразные кушанья, которые приготовлялись ежедневно на бабушкиной кухне: от жирнейшего супа с курицей и потрохами и до варёных в сахаре груш, с такими густыми сливками, что в них довольно твёрдо может стоять деревянная ложка». Между прочим, в Кирилловке в середине позапрошлого столетия росли груши.
В перерывах между поглощением пищи бабушка с воспитанницами вязали, кто чулок, кто ещё что, вели бесконечные беседы, «пока дворецкий Давыдыч» не появлялся «в дверях и не докладывал, что кушанье подано на стол». Днём спали, естественно. Вечером – самовар, разговоры, гранпасьянс и рукоделья, затем игра в карты…
«– А не пора ли ужинать?
– Пора.
Следовательно, пора и спать.
Вот и ещё денёк прожили – и слава богу!»
Очерк М.Л. Михайлова о Кирилловке был переиздан в Уфе в 1989 году в книге «По своей воле…». Но если её нет в библиотеке, не огорчайтесь. В интернете Вы моментально скачаете «Святки».
Через неделю гуляем по окрестностям.
Михаил Роднов, доктор исторических наук
Приглашаю на сайт «Роднов и его друзья»
Исторические картинки. Святая Кирилловка
Раздел: История | Просмотры: 29724 | Комментарии: 26