Сергей Алексашенко, экономист: Антон, я достаточно хорошо помню советское прошлое и помню, как Советский Союз, советская система гнобила диссидентов, начиная с академика Сахарова и дальше по списку, что называется, и как Запад по большому счету ничего не мог сделать. Да была 5-я корзина Хельсинского акта по безопасности и сотрудничеству в Европе. Да, дипломаты каждый раз об этом говорили. Да, на встречах затрагивались эти вопросы. Но в конечном итоге, если Запад что-то и мог сделать, – это «обменяли хулигана на Луиса Корвалана». Вот это единственное, что мог сделать Запад: одного заложника обменять на другого заложника. Ничего другого Запад сделать ни 40–50 лет назад, ни сегодня сделать не может.
Мы же с вами очень хорошо понимает, что что бы Кремль ни сделал с Алексеем Навальным, ничего подобного, что было, условно, в 2014, когда сбили МН17 и когда были массовые экономические и политические санкции в адрес России, ничего такого не будет. И, соответственно, ожидать, что президент Байден, который повторит слова президента Обамы и скажет: «Я ввожу санкции против России, чтобы Кремль понимал, что у его политических решений есть экономическая цена. Я ввожу такие жесткие экономические санкции, что сейчас экономика. – ну, конечно, не в клочья разлетится, как сказал президент Обама – но, по крайней мере, ощутит всю силу нашего давления и всю свою зависимость от мировой экономики».
Мы этого не ожидаем. Возможно, будут какие-то персональные санкции, но Кремль к этому, мне кажется, уже привык, тем более, что им боятся нечего: одной санкцией большей, одной меньше.
А.Орехъ: А под влиянием каких процессов, под влиянием вообще чего, у нас может что-либо измениться? – задам я такой, может быть, глупый вопрос.
С.Алексашенко: На этот вопрос ответил классик Владимир Ильич Ленин или Ульянов (как хотите): когда верхи не могут, а низы не хотят. Вот когда низы не захотят, когда население страны, большая часть населения страны, не большинство, но значительная часть населения страны поймет, что так, как живет сегодня Россия, жить больше нельзя. Нельзя жить в стране, где нет закона, нельзя жить в стране, где нет суда. Нельзя считать себя частью Европа, о чем говорит президент Путин, и презирать европейские ценности и принципы поведения в европейском доме. Вот когда значительная часть население это осознает и выступит с протестом, тогда всё это кончится.
А.Орехъ: Всё, что вы перечислили, честно говоря, я себе сразу представляю такого статистического гражданина, которых, в общем, вижу в изобилии в магазине в моем доме, где я живу, на первом этаже, я как-то с трудом представляю себе, что люди думают о европейском доме, о европейском будущем, о суде, о правосудии, о каких-то вещах. Поесть, поспать, попить. И главное – чтобы не было хуже. Вот не лучше, а чтобы не было хуже. Или, если хуже, то не сильно хуже. А так терпеть наш народ может бесконечно долго и что угодно. Или я не прав?
С.Алексашенко: Нет. Потому что в 1917 году, если вы вспомните российскую историю и прочитаете, что там происходило, то, в общем, народ был еще менее образован, еще менее грамотен и, тем не менее, два раза – в феврале и в октябре произошла революция, и был свергнут строй. Я же не случайно сказал, что недовольными, несогласными должна быть большая активная часть населения. Это не означает большинство. Это в первую очередь, конечно, касается столицы. Как и в 17-м году революция происходила в Петербурге, так и сейчас недовольная часть населения должна появиться в Москве.
А.Орехъ: В Москве некоторая часть населения уже не первый год бродит, и, более того, мы видим, что протест расширяется. А какой должен быть масштаб, объем? Сейчас мы видим масштабные, беспрецедентные задержания просто. Тысячами людей, даже сегодня у суда уже на сотни идет счет, там пятачок-то, в общем, небольшой. Какой должен быть объем протестов этого недовольства, чтобы какая-то критическая масса накопилась?
С.Алексашенко: Антон, никто не знает. Очень часто я называл цифру: миллион на улицах Москвы. Но можно по-другому сказать: когда на каждого омоновца будет 50 человек. Когда не ОМОН будет окружать демонстрантов, а когда демонстранты будут окружать ОМОН, и ОМОН будет бросать свои щиты, свои дубинки и говорить: «Полиция с народом. Не бейте меня! Я же свой, демократический» – вот тогда. Когда количество протестующих на улицах кратно, в десятки раз превысит количество омоновцев, тогда ОМОН сбежит. Мы его не увидим, так же, как мы не увидели ОМОН в августе 91-го. Ни ОМОНа, ни армии, ни ГКЧП не было, все разбежались, правда?
А.Орехъ: У нас есть посвежее пример-то, чем 91-й год перед глазами. Это пример Беларуси, где, может быть, не 50 человек на одного омоновца, но, в общем, там десятки…. До 250 тысяч в одном только Минске людей выходило. И что? В общем-то, ничего не поменялось.
С.Алексашенко: В Минске демонстранты почему-то не считали нужным окружать ОМОН. Нужно просто показать, что нас больше. И ОМОН должен это видеть, ОМОН должен этого бояться.
А.Орехъ: Просто мы сейчас с вами приедем к какому-то совсем силовому сценарию, потому что вот вы сейчас вспомнили две революции – Февральскую и Октябрьскую 17-го года. Я бы, честно говоря, не хотел, чтобы у нас было две революции подряд и закончилось это Октябрем. Потому что закончилась сменой одного авторитарного режима на другой – на советский. От этого ничего особо не получили, от этого бунта своего.
С.Алексашенко: Антон, а вы хотите повторения 37-го года?
А.Орехъ: Нет.
С.Алексашенко: А вот у вас на одной чаше весов 37-й, а на другой 17-й. Вы чего выберете?
Сергей Алексашенко: На одной чаше весов 37-й, на другой 17-й. Что выберете?
Раздел: Новости | Просмотры: 15611 | Комментарии: 31