Труп Мажитова давно истлел, а безумные идеи цветут и воняют

В этом году исполняется пять лет, как от нас ушёл археолог, учёный и башкирский академик Нияз Мажитов, но идеи его живы. Наверное, главным достижением своей жизни он считал то, что нашёл «башкирскую Трою» и добыл материальные доказательства существования города Башкорт на месте городища Уфа­II, открытого еще в 1953 году краеведом Петром Ищериковым. Вокруг этой гипотезы шла дискуссия в основном в региональной историографии. Но ученики археолога решили вновь поднять эту тему, подкрепив её новыми доводами. О том, что из этого вышло, мы беседуем с археологом, доктором исторических наук Владимиром Ивановым.



Сведения пытаются абортировать

– Владимир Александрович, с чем связан новый виток дискуссии: найдены новые источники, сделаны археологические открытия?

– Нияз Абдулхакович до конца своей жизни отстаивал гипотезу о тождестве городища эпохи средневековья Уфа­II и «города Башкорт», название которого он прочел, подчёркиваю, именно он прочёл в сочинениях арабских авторов XIV в. ал­Омари и ибн­Халдуна. Вокруг этого и развернулась дискуссия, прерванная уходом учёного из жизни в 2015 году.

В декабре 2018 года, выступая на научном симпозиуме, посвящённом его памяти, я предложил нашу с ним полемику, так и оставшуюся незавершённой, отнести к области историографии. Но вскоре увидела свет коллективная монография «К проблеме городов Южного Урала эпохи средневековья» под редакцией Ф.А.Сунгатова, в которой ученики и последователи Мажитова подхватили знамя, выпавшее из рук их лидера.

Цель работы – показать материальную культуру городища Уфа­II и доказать тождество этого памятника с «городом Башкорт». Авторы уже во введении «берут быка за рога» и выступают с развенчанием выводов В.Иванова «и его компании». Все это не ново и уже вполне банально.

Но на сей раз они в качестве дополнительного и нового аргумента в свою пользу приводят (в переводе и толковании С.И.Хамидуллина) сведения о городе персидского автора XIV в. Хамдуллаха Казвини. Хотя откуда Казвини черпал свои сведения, исследователям до сих пор неизвестно. Кроме того, они пеняют на «слепое доверие В.А.Иванова и его единомышленников указаниям Г.Рубрука на башкир, как на кочевников, не имеющих городов». И удивляются, почему ему можно доверять, а ал­Идриси нет.

Логика как раз и заключается в том, что первый получал свои сведения о «паскатирах» от братьев­проповедников, «которые ходили туда до прибытия Татар». Тогда как второй, находясь на своей далекой Сицилии, сведения о «городах башкортов» получал из вторых­третьих рук от информаторов, которые в этих городах едва ли бывали.

Мои доводы о том, что города существовали за пределами страны башкир и не принадлежали им, а всего лишь были тесно связаны с ними, называются надуманными аргументами. Не смотря на то, что они основываются на мнении И.Г.Коноваловой – основного исследователя и переводчика текста ал­Идриси. Об одном из населённых пунктов она пишет, что Карукийа находился далеко за пределами территории башкир – в 10­12 переходах к югу от них.

Она также ссылается на выдающегося этнографа Р.Г.Кузеева который утверждал, что «основными занятиями башкир в XII в. являлись кочевое и полукочевое скотоводство, охота, в том числе пушной промысел, бортничество. Даже в XIII в. путешественник Вильгельм Рубрук отмечал полное отсутствие каких­либо городских поселений в стране Башкир».

В итоге автор монографии делает вывод, что «все сведения средневековых авторов об отсутствии городов в стране башкир следует, на фоне имеющихся доказательств, приведённых выше, признать заведомо неверными и из последующих исследований они должны быть абортированы». И сам же дает пример подобной операции. У него напрочь отсутствуют упоминания об источниках, исходящих из самой башкирской культуры – исторических преданиях и родословных – шэжэрэ. Оно и понятно, почему: в них ни слова не говорится о каких­либо башкирских городах.

Мистика, да и только

– Но найдены и материальные свидетельства.

– Говорится о более чем 12 тысячах фрагментах венчиков сосудов, которые принадлежат к нескольким археологическим культурам. И делается вывод, что «население, которое основало это поселение, оставалось по численности доминирующим на всем протяжении раннего Средневековья». Видимо, здесь мы видим попытку доказать теорию Мажитова об автохтонном происхождении и развитии башкирского народа: «Кто бы здесь не жил, всё равно становился башкиром». Смущает даже плотность распространения керамических групп на кв. метр, которая вряд ли может соответствовать городскому статусу Уфа­II.

– Говорят, что в ходе раскопок обнаружили клад, монеты в котором доказывают широкую торговлю древнего башкирского города с Золотой Ордой.

– Это вообще мистическая история. Во­первых, неясно время его находки. Сам автор указывает, что золотоордынские монеты в культурном слое городища находили трижды: две монеты хана Джанибека были найдены в 2006 году, две – в 2007 году, и наконец – в 2008 году были найдены еще 15 монет. Однако в публикациях материалов раскопок городища Уфа­II в 2008 году о них речи не идет.

Во­вторых, только в 2016 году (!) выходит в свет статья Сунгатова с соавторами, из которой мы узнаем, что, оказывается, еще в 2008 году им «вскрывался участок оборонительного вала к западу от основного раскопа (вблизи дома 132/4 по ул. Пушкина), исследованная площадь составила 88 кв. м. В квадрате вал/4 из обвалившейся после дождя стенки раскопа выпали монеты, которые первоначально залегали на глубине около 0,3 м». То есть в течение восьми лет скрывался факт находки столь «мощного» свидетельства функционирования «города Башкорт» в золотоордынское время?

В­третьих, автор считает, «что первые два горизонта культурных отложений выхолощены земляными работами владельцев приусадебных участков». Выходит, уфимские обыватели, начиная с 1803 г., уничтожали верхние, золотоордынские слои, но клад монет специально для Сунгатова оставили? Более того, отмечается, что «археологические даты поздних по времени бытования находок указывают, что городище было малообитаемым после IX в.»

– Но зафиксированы следы домов, мостовой.

– К архитектуре поселения тоже есть вопросы. Удивляет стандарт размеров двух десятков найденных «жилищ», и авторы не могут дать этому факту объяснения. Так называемые «мостовые» удивительно вписаны в планировку сооружений, или, скорее, их планировка привязана авторами к «мостовой».

Ее возраст, определенный по радиокарбонному анализу, дает вторую VI­VII века. В таком случае весь комплекс жилищ должен быть датирован именно этим временем. Но в то же время известно, что возраст деревянной стены одного из жилищ датируется 328­389 годами н.э. Как жилище IV века соотносится с мостовой VI­VII веков не объясняется.

Еще более странным выглядит фортификация городища, а именно вал М­образной формы. Утверждается, что аналогов ему нет. «Ясно, что насельники городища Уфа­II обладали самобытной школой военной фортификации, сформировавшейся, видимо, в цивилизациях за пределами Приуралья».

Зато такие равелины и редуты хорошо известны в укреплениях пограничных русских крепостей XVI­XVII вв. для размещения артиллерии и организации эффективного обстрела прилегающего пространства. Нам удалось отыскать план Уфимской крепости 1745 года, на котором четко видно это М­образное укрепление­редут, являющееся частью крепостных сооружений. Таким образом, с учетом сооружения вала на культурном слое его можно вообще отнести к XVII­XVIII векам.

Итак, определение Уфы­II как города выглядит не просто надуманным и умозрительным, но, не побоюсь этого слова, откровенно конъюнктурным. Для своего, естественно времени. Сейчас, слава Богу, эта идея сходит на нет. Приходится констатировать: рассмотренная коллективная монография была задумана, как своеобразный памятник академику Мажитову – главному идеологу и вдохновителю изучения городища Уфа­II и даже, может быть, – самой идее «города Башкорт». Но памятник, к сожалению, получился неказистым.

Алексей ШУШПАНОВ, региональное приложение к газете «Аргументы недели»
Оригинал публикации